Следующим утром забирали то, что добавили дикие люди к цене. В среднем получалось именно полкило золота в самородках за ножик. Или несколько самоцветных кристаллов, в основном, окатанных до состояния гальки в горных ручьях, где-то с ноготь размером.

На двух лопухах предложение платы исчезло, а ножи остались на месте.

– Не хватило, видать, кому-то золотишка добавить. Будет теперь ждать до осени, - покивал Тарабрин, забирая не проданные ножи. – За лето, может, и расстараются на горных ручьях. Они места знают.

Всего ««немая торговля»» дала Тарабрину чуть больше двадцати килограммов золотых самородков и мешочек самоцветов размером с армейский кисет для махорки. Нехило. Стал понятен принцип колониальной торговли, при которой каждая сторона считает, что крупно наварилась. И даже надула партнёра по торговле на разнице в ценностях разных культур.

– А что бусами не торгуешь? – спросил я у Тарабрина. – Это вроде как классический товар торговли с дикарями?

– Стекло не гниёт, - ответил Иван Степанович.

Пещера впечатляла. Вход в неё снаружи незаметный, заросший ежевикой, но сам основной зал просторный и высотой метра четыре. К нему еще два зала примыкают буквой ««Т»». В одном таком отростке по стенке протекает ручеёк, убегая в расщелину, и даже есть движение воздуха. Посередине старое кострище чернело, значит было, куда дыму уходить.

Разместить тут можно было человек под сто. В некоторой тесноте. Полста - так с комфортом.

Тарабрин зажёг керосиновую лампу ««летучая мышь»» и поставил ее на каменный приступочек на уровне головы среднего человека. Стало возможно различать окружающее пространство, которое до того смутно выхватывалось лучами наших электрических фонариков.

Тарабрин присел на камень и пустился в воспоминания.

– Здесь я прятался от красных карателей Бела Куна в Гражданскую, пока не восстановился. Мне тогда пришлось человека убить, и навалилась временная потеря способности ходить по временам. Доктор Мертваго мне тогда компанию составлял. Жили мы в этой пещере как первохристианские анахореты. Только меда горных пчёл и акридов [Акриды– сушёная саранча, которой питались библейские аскеты] не было. Месяца три поста и молитв. А потом, когда вал репрессий на офицеров подзатих, мы забрали его семью в Старом Крыму, и ушли ко мне на Тамань. Так что еще раз тебя предупрежу, Митрий, никого не убивай. Даже самую последнюю падлюку. Нельзя нам этого.

– Ты это к чему? – спросил я, требуя тоном пояснений.

– Я же вижу, что политрук тебя бесит, - ответил он мне.

– Бесит, - согласился я, - Но не настолько, чтобы его мне самолично убивать.

Тарабрин продолжил, как бы ни замечая моего ответа.

– И ты его бесишь, потому что не даёшь всласть властвовать над морячками, как он того хочет. Налицо конфликт интересов. Вот я и решил отправить их в сорок третий без патронов. Патроны мы складируем тут, в этой пещере. И патроны, и жратву на полгода. Даже дрова, чтобы вокруг маскировку они, сдуру, не повырубили. А дальше всё от них самих будет зависеть. Сопли им вытирать мы не нанимались.

– Выпихивать в ««окно»» их будем безоружными? – интересуюсь планами проводника. Всё же у него такого опыта намного больше, чем у меня.

– Да, – соглашается он. – Метров за пятьсот-семьсот от пещеры. Пока они дойдут, пока вооружаться, мы ««окно»» закроем. Даже если и будут, какие дурные мысли у политрука, то без патронов они не реализуются.

– А какие дурные мысли у него могут быть? – спрашиваю.

– Ну… К примеру, захватить кого из нас в плен и доставить руководству партии в качестве оправдания своего отсутствия на фронте целых два года. Примучить нас к работе на их партию. Большой соблазн, открывающий захватывающие перспективы в борьбе за власть. Оно нам надо? Он же не знает, что мы из любого узилища можем легко уйти. А держать нас прикованными к стене тюрьмы - не получиться использовать наши способности. Но он этого не знает и может попытаться. Так что, обжегшись на молоке, дую я на воду. И страхуюсь, как могу. И тебя страхую. Согласен?

– Куда я денусь, - буркнул я. – Старого кобеля на цепь не посадишь.

Ну, дальше всё пошло по плану. Пока краснофлотцы заканчивали строить дамбу на солёном озере, натаскали мы с тарабринскими помогальниками из 1946 года немецких патронов из складов Вермахта в Кайзерслаутере, как винтовочных, так и пистолетных. Ящиками. Там этих ящиков такие пирамиды стояли, что без дотошной проверки и не заметить было, что сколько-то ящиков исчезло. Да и оккупационной администрации союзников дела было мало до таких трофеев. Так-то вроде никого под трибунал не подвели.

И несколько ящиков мосиновских патронов с приветом от прапорщика Чайки из моей теплушки в Тамани. Три ящика гранат. Пара ящиков патронов для пистолетов ТТ и автоматов ППШ. Ящик наганов с парой ящиков патронов. Всё от него же.

С американской базы в ««Ред ривер»» увели говяжью тушенку и колбасный фарш в консервных банках, яичный порошок. Тоже ящиками. Пару мешков риса. Чая английского ящик. Кукурузных галет в достаточном количестве. (Эти вместо хлеба им будут).

И из России - три мешка гречки. Мешок гороха и мешок сахара. Луку да морковки корзинами. Перца, хмели-сунели и вегеты – пресная еда каждый день не всем по вкусу. И, конечно, соль.