А меня чуть ли не передергивает вновь. Сама в шоке от своей реакции.

Последних месяцев пять я не видела, чтобы Грозный так тесно контактировал с какой-либо женщиной. Наверное, скрывал. Расслаблялся так, чтобы не задеть меня. А я всем существом показывала безразличие.

— Журнал читаю… — голос дрожит, а щеки краснеют.

Краем глаза замечаю, как Грозный подходит вплотную к креслу, на котором сижу.

— Вверх тормашками читаешь? — выдергивает из пальцев журнал так неожиданно, что я вздрагиваю, но быстро возвращает обратно уже в правильном виде. — Хочешь, поднимемся в кабинет и поговорим?

От его предложения роняю журнальчик на живот. Суечусь, стараюсь поймать глянец, но он скатывается по округлым формам и падает в ноги. Импровизируемой преграды между мной и Демидом больше нет.

— О чем говорить и что выяснять? Выслушивать речи о том, как я все неправильно поняла? — без агрессии спрашиваю.

В моем голосе совсем нет красок, но фальшивая улыбка на губах ползет, как защитная реакция. Раньше, когда люди причиняли боль, я плакала, однако жизнь с Хилл научила меня смеяться, глядя обидчику в лицо.

— Ты не моя жена, Юль, чтобы я искал перед тобой оправдания, — берет меня за подбородок, вынуждая смотреть ему в глаза. — Джули кинулась, потому что не смогла контролировать эмоции. Так она объяснила поступок. В понедельник твоя сестренка возвращается к родителям, и мы прощаемся с ней навсегда. Ответ считаю исчерпывающим. Я хотел поговорить с тобой о переезде. Ремонт в особняке закончен. Эта новость изменит твое хмурое настроение?

— Сразу две отличные новости, просто нега какая-то, — бормочу от того, что Демид сдавливает пальцами мои щеки, и теперь я становлюсь похожей на хомяка.

Грозный внимательно вглядывается, точно просвечивает меня насквозь.

— Приревновала, что ли?

— Фу… — отмахиваюсь от него, — с чего ты взял? Я хотела посмотреть на цветущий сад, а стала свидетелем твоих похотливых прелюдий. Считай меня старомодной, но обжиматься в кустах — это слишком.

— Когда-то ты ровно так же ласкалась во дворе со Стефаном.

— А ты выскочил, как ошпаренный, и заорал! — вспоминаю поступок Демида и кричу сама.

Впрочем, быстро спохватываюсь и закрываю рот.

— Тише, Юль, — тоном олимпийского призера произносит и так раздражительно гладит меня по голове, будто маленькую девочку, — я никому не расскажу наш секрет. Ни один человек не узнает о твоей ревности…

— С меня достаточно!

Пыхчу, упираюсь в подлокотники кресла, пытаюсь встать. Беременность сделала меня непоротливой. Демид подбадривает, осторожно толкает в поясницу и ловко помогает подняться.

— Демид, — гордо выправляю осанку, — можно мне собирать вещи? Убраться бы поскорее из этого дома…

Порой мне действительно не хватает личного пространства, зоны комфорта, где бы я могла побыть наедине со своими мыслями. Забыть о Хилл, Люсинде и даже о Грозном… Хоть на пять минуточек не думать о нем, а отвлечься.

— Обычно женщины рвутся как можно скорее занять мою спальню, а тебе сбежать не терпится, — тоже расправляет стать, скрещивает руки на груди. — Ладно. Я все же старался для тебя и требую компенсацию за труды!

— К-какую?

— Поцелуй, к примеру.

Морщусь.

— Тебя пять минут назад всего облизала Хилл, облапала своими щупальцами, — не сдерживаюсь от издевки.

Иногда я завидую сестре. Честное слово.

Джули в любой непонятной ситуации умеет держаться невозмутимо, за три секунды выдаст такую блистательную речь с идеальной подачей, что невозможно узнать, какие на самом деле чувства она испытывает.

— А я твоего тепла жду, Юль. Хочу, чтобы ты облизывала меня, а не Хилл.

— Не будет такого. Считай мое заявление официальным.

Разворачиваюсь и шагаю в свою комнату, но не перестаю ощущать, как Демид прожигает взглядом мою спину, будто собирается высверлить в ней сквозную дыру.

В спальне достаю из шкафа чемодан, наспех забрасываю в него одежду.

Спустя минут десять экономка скребется в дверь.

— Юлия Олеговна, — проходит внутрь, — Демид Леонидович прислал помочь вам…

— Я сама справлюсь.

— Ну что вы! В вашем положении не нужно перенапрягаться! — охает.

Люсинда, наверное, мечтает поскорее выставить меня из дома, чтобы со спокойной душой горевать по Хилл.