Вот и они с Леонидом чемоданы собрали да рванули в Кириши на нефтекомбинат. Лёнька бульдозеристом устроился, ну а она пошла работать бетонщицей. Там услышали про ташкентское землетрясение и про то, что набирают людей на стройку восстанавливать разрушенный Ташкент.

Лицо Галины Романовны отяжелело под грузом воспоминаний, а плечи сразу заныли, словно от тяжёлой работы. Ох и поворочали её рученьки лопатой серое месиво! Другая бы баба не выдюжила неженской работы, но она оказалась крепкого закала.

Через пять лет им с мужем, как передовикам производства, выделили однокомнатную квартиру в панельном доме на окраине Ташкента. Комнатка и кухонька. Куда ни глянь в окно, одинаковые стены, жара да пыль столбом. Деревья чахлые, Божьего храма и в помине нет. Не к чему душе прилепиться, только и есть в жизни что работа да телевизор.

Не выдержал городской тоски Леонид – начал выпивать. Что только она, Галина, не делала, чтоб мужа от зелья отворотить: и к бабкам ходила, и на коленях перед ним стояла, и зарплату отбирала – ничего не помогло.

В родной деревне держали бы коровушек, козёнку завели, курочек да огород свой. Некогда дух перевести. Там, глядишь, и детушек бы Бог дал.

Не счесть, сколько лет Леонид от пьянства промаялся, а когда Советский Союз распался и Узбекистан стал отдельным государством, в одну из ночей Леонида убили. Кто знает, как он оказался на другом конце города, с какими дружками время коротал, но только нашли его на пустыре с проломленной головой. Никакого расследования не было, правда, дело для проформы завели.

Пожилой следователь с фамилией Плотников, дай Бог ему здоровья, глядя в дрожащее лицо Галины Романовны, посоветовал:

– Продавайте имущество, квартиру и бегите отсюда в Россию, а то поздно будет.

А куда бежать, к кому? Голова седая, спина болит день и ночь, да и возраст уже… Не послушалась она следователя, осталась в своей квартире, рассудив, что кусок лепёшки всегда найдёт. Ох как она ошибалась! С работы выгнали, пенсию не платили, сбережений никаких нет.

А вскоре не то что куска лепёшки – воды в кране не стало, а на улицу к водопроводной колонке она и нос высунуть боялась. Местные националисты могли за один цвет глаз головой в сточной канаве утопить. Спасибо, помогала соседка Олма – давняя подруга. Она-то и не давала с голоду умереть. Но и Олма однажды ночью, когда все в доме спали, кошкой поскреблась в дверь и протянула Галине Романовне в руки пять долларов – всё, что у неё было.

– Уходи, Галя, немедленно. Больше я тебе ничем помочь не могу. Слышала я, как Рустамка с Темиром говорили, что не хотят русских в своём доме видеть. Уходи, Аллахом прошу.

Соседских парней Рустама и Темира Галина помнила ещё черноголовыми голопузыми малышами, вечно лазавшими по скамейкам под окнами и гонявшими кошек в подвале. Сколько раз она совала им конфеты в потные ладошки или помогала дотянуться до звонка на двери квартиры.

– Рустамка и Темирка? Нет!

Но заплаканные глаза Олмы говорили «да», и Галина Романовна, покидав в большую хозяйственную сумку столько вещей, сколько могла унести, ушла на вокзал, откуда ещё ходили поезда в Россию.

«Когда весна придёт, не знаю…» – напевала в поезде краснощёкая проводница, поившая беженку бесплатным чаем с сушками. Галина Романовна благодарила, пила чай и молчала, потому что знала: её весна больше не придёт никогда.

От горестных воспоминаний кусала костяшки пальцев, затыкая рвущийся из груди всхлип и понимая, что ушедшего не воротишь, а от прожитых лет только и осталось, что эта песня, которую так хорошо спел приезжий мальчишка. И подумала, что когда приедет Генка с автолавкой, надо будет купить конфет да угостить паренька, так сладко и горько разбередившего душу.

Стиснув зубы, Генка Голубев стоял напротив высокой ширококостной женщины, несмотря на жару, одетой в синий костюм из блестящей синтетики, и униженно молчал. Женщина была начальницей районной налоговой инспекции, а он – мелким предпринимателем. Настолько мелким, что, придя из армии, год мотался по стране, рубя дачи на заказ, чтобы заработать на старый грузовичок немецкого производства и кое-какие продукты для открытия автолавки.

Нет, конечно, он легко мог бы, как все его сверстники, осесть в городе, отказывая себе во всём, копить на жилплощадь, жениться и в конце концов превратиться в обыкновенного обывателя, живущего в своё удовольствие. Мог бы! Но как же тогда его старики, по десятку-другому в каждой деревне? В том, что они никому не нужны, он убедился, приехав домой в двухнедельный отпуск из мотострелковой части, где служил механиком-водителем танка Т-90.

Отца он не помнил, а мать жила здесь, в райцентре, лет десять назад получив от хлебозавода квартиру в хрущёвке.

Первые пару дней отпуска очумевший от свободы Генка мотался по друзьям, приходя домой только под утро. На третий день мать слегла.

– Гипертонический криз, – сказала молодая докторша, с сочувствием выписывая рецепт. – Буду договариваться насчёт госпитализации, а пока пришлю вам медсестру, она сделает курс уколов. Но вообще дело плохо. Советую готовиться к худшему.

Её слова словно огрели Генку пудовым обухом по голове: мать он любил. Других родных у Голубевых не было, поддержки ожидать не приходилось, и он, ночь прометавшись по крохотной квартирке, спозаранок побежал в церковь, перестроенную из клуба пивзавода. Пусть батюшка помолится у постели матери, чтобы она пошла на поправку. Что там попы делают в таких случаях? Шагнув за калитку и разглядев замок на двери церкви, Генка свернул к маленькому голубому домику, в одном окне которого горел свет.