Вызов был принят, от стола отошли все кроме самых обеспеченных игроков. Вскоре Павел обнаружил, что проиграл свой выигрыш и ещё пятьдесят тысяч сверху. Тогда он, чувствуя неудобство перед Пушкиным, объявил, что ставит сто тысяч. Противники посовещались и согласились.

— Мы имели честь покрыть вашу двойку! — спустя минуту окатил его холодный вердикт. Нащокин протрезвел. Объявление, что он ставит свою жизнь против ста тысяч, повергло присутствующих в шок, впрочем, не особенно сильный. За игорными столами случалось всякое.

— Зачем нам ваша жизнь? — спросил князь Г.

— Затем, ваше сиятельство, что это беспроигрышный ход, — честно сказал ему Павел, — ведь отказ можно расценивать как смертельное оскорбление.

Он взял банк на шестерке пик.

— Позвольте, господа, отпраздновать салютом моё новое рождение и викторию! — Нащокин вышел на середину зала, хладнокровно достал пистолет и выстрелил в потолок. На этом спектакль должен был закончиться, но пуля перебила что-то в висящей люстре, от неё отломился кусок, упавший точно стрелку на голову. Нащокин рухнул, обливаясь кровью.

На его счастье, так почему-то устроено, что среди игроков непременно найдутся и врач и священник. Павла осмотрели, увидели что череп не пробит, обломок только стесал кожу и оглушил пострадавшего. Перевязав голову платком, его привели в сознание с помощью нюхательной соли.

— Прости, брат, прости. — то были первые слова Нащокина обращенные к Пушкину.

— Ничего. Бывает. Отлежишься у меня.

— Бывает, — согласился Нащокин, — всякое бывает. Но чтобы вечер завершился едва только успев начаться — никуда не годится!

Степан. POV. Предчувствие.

Кадровый голод первым делом лишает вас самого ценного в жизни — времени. Затем уже всего остального. Не оставалось ничего иного как признаться себе в серьёзной недооценке правителей всех эпох. Также предпринимателей, купцов, промышленников, и, страшно сказать, военных. Как они справлялись?

В прошлой жизни мне доводилось несколько раз управлять коллективом, всё это оказалось «не тем». Одно дело быть встроенным в отлаженную более-менее систему в качестве винтика, тогда легко вообразить в себе таланты управленца, но вот создавать что-то сверх этого — другое дело.

Нельзя долго управлять методом принятия решений «на коленке», это я знал, но вляпался именно в такую ситуацию. Слишком многое требовало себе внимания. Пушкинское имение — самое простое из всего, поскольку там все как раз шло устроенным чередом, и то отнимало день за седмицу. Петербург сжирал остальное. Развивающийся бизнес, говоря языком приближающейся эпохи, требует неустанного и неусыпного внимания. В режиме двадцать четыре на семь. Пока что я мог только изображать, будто всё под контролем, но ощущение бардака скрывать от себя самого смысла не было.

Слишком много мелких решений приходилось принимать самому. Любое из них — потраченное время. Нет, я не жаловался, даже посмеивался над приходящим сравнением со студенчесткими сессиями. Так раздражающие ранее воскресные дни, в которые по определению невозможно было сделать хоть что-то, стали восприниматься за передышку. Стояние на церковных службах, мучительное ранее — за прекрасную возможность разгрузить голову. Не посещать церковь нельзя, прямой путь в списки неблагонадежных. Дураком в ней выглядеть — тоже не рекомендуется. Ещё в Кистенёвке ловил на себе прозвище «колдун», усмехался по глупости. Мыслил — уважают, побаиваются, пока не сообразил, что скорее прицеливаются.

Пропасть между народом и образованной верхушкой господ здесь непреодолима. Самый близкий и самый неприятный пример — как между индейцами северной Америки и колонистами, пусть и прошедшими гораздо более долгий совместный путь, но что-то эдакое присутствует. Разрыв в образе мышления. А люди мне нужны такие, чтобы «крестьянского» в них было поменьше, городского — побольше. Где их взять? Необходимы школы. Отличная идея, если учесть, что и львиная доля дворян необразованные люди. Только-только начали задумываться о создании кадетских корпусов для дворянских детей в таких обширных губерниях как Орловская и Воронежская. Сейчас ведь нет ничего. Деньги есть — получишь образование на дому. Весьма своеобразное, зависящее от удачи и понимания родителей. Денег и связей много — тут уже попадёшь в узкий круг нескольких тысяч людей образованных. Денег нет — кое-как вызубришь чтение и письмо, да и будет с тебя. Служи не в гвардии, понятное дело, а хоть где. Получи чин, да назад, в деревню. Там гуси, куры, карты, одна пара сапог на двоих и несколько дворов крепостных.

Стала понятнее мягкость с которой власти относились к неудачам подчинённых на «самом верху». Негласное объяснение — не с кем работать, чего вы хотите? Ещё понятнее суровость к ошибкам «внизу» — гласное «плохо стараетесь, всех накажу» являло формулу создания стресса, с целью извлечения из людей гипотетических возможностей. Всё это быстро превратилось в привычку, подтачивая даже столь немудреный подход.

Вопросы издания журнала занимали минимально два дня в неделю, и как ни пытался я уложиться в один, ничего не выходило. Более того, дни я считал условно, прикидывая потраченные часы, в реальности всё превращалось в калейдоскоп из многих вопросов требующих решения прямо сейчас, множества встреч с людьми, выслушивания их речей, мне не нужных, ответных речей, новых идей, приказов, договоров. Переложить на кого-то основные заботы становилось решительно необходимым.