– Что говорить... Ведь мы считали, что она утонула. Ах, Женя, Женя! А как мама узнает?..

– Ее надо подготовить, - сказал я.
– Вначале надо сообщить вашему отцу.

– Мама же все знает!
– неожиданно заявила Женя.
– Она ведь цветы мне посылала с братом Диомидом - розы. И велела ждать и терпеть... И не плакать до самой встречи... Он мне говорил...

Так вот для чего он покупал розы! Мы переглянулись с Ларисой и ничего не стали объяснять Жене.

Приехала медицинская машина, а за ней милицейская. Из широченной двери пепельно-черного сеновала вышел и побежал к машине Руслан. Я его даже не сразу узнал, видя его в обычной разноцветной одежде.

Мы пошли к угрюмому сеновалу, где перед дверью уже стояли две автомашины, мотоцикл и толпилось немало народу.

Навстречу нам быстро шел высокий строгий человек. Из-под его плаща виднелся краешек белого халата.

– Вас как зовут, девочка?
– спросил он.
– Женя? Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, - пожав плечами, тихо проговорила она.

Врач горько усмехнулся.

– Ну, пойдемте, Женя, в машину, - сказал он.
– Здесь еще свежо. Скоро мы вас отвезем домой...

Когда мы проходили мимо широко открытой двери диковинного сооружения, я приостановился. Из внутреннего полумрака пустого строения, как бы проявляясь на фоне темного экрана, к обширному проему двери рядом с Горшиным шел Ниготков. Он был уже не ниготкового цвета. Обычного цвета лицо, руки, обычного цвета одежда. Только на коленях его песочно-серые брюки были мокрыми и поэтому казались черными, будто заплатанными.

Следом за ним торопко шагал тот дядя, который отдал мне Джека...

Выйдя из сеновала, Ниготков мельком взглянул на меня, сделал рукой неопределенное движение...

– Жаль, - сказал он, - не удалось мне с тобой по-настоящему побеседовать...

– Побеседуйте, Демид Велимирович, лучше с прокурором.

– Все порушили...
– провещал он и неожиданно остановился передо мной, стоял на кривоватых ногах неподвижно, как на деревянных.
– Все погубите! Уж и водицы живой испить нет источника! И ты - запомни это - душу в мертвую воду не вдохнешь.

– Вам кажется, что вы мудрый хитрец, Ниготков. Но вы просто помешались. Раз ценой другой жизни взялись вроде бы оживлять воду! Но в обмен на жизнь ребенка вы никогда не напьетесь, Ниготков. Вы уже пили, да только что-то у вас все губы пересыхают.

В глазах его проступила перламутровая муть. Не знаю, было ли ему что сказать. Раньше не говорил. А теперь не было времени. Повернулся он и, будто и не останавливался, потопал за тем дядей, имени которого я не знал.

Ко мне подошли Лариса и Женя. Поверх нелепой рубахи на плечи девочки был накинут чей-то плащ.

– Мы сейчас уезжаем, - сказала Лариса.
– Здесь так врачи решили, что в этой деревеньке Подлунной Женю у кого-то там уложат спать. Уж сколько проспит, но непременно сейчас же. Ей это совершенно необходимо, потому что она ночь не спала, да и нервно истощена. А то ведь пока еще до Остинки добираться, да потом на электричке...

Я видел, что Лариса взволнована и говорит, говорит...

– Совершенно верно, - прервал я ее.
– Прежде всего надо сделать все, чтоб к ней начали возвращаться силы. А обследования - это дело третье. И нечего ее тормошить. Хотя она вот и улыбается. А ведь устала.

– Да не устала я.

– Не устала!
– вроде бы строго сказал я. А она все с лету понимала, видела, какая это у меня строгость.

– Вы, Костя, - сказала она, завязывая на груди рукава плаща, - сильней меня устали.

– Это почему же?
– удивился я.
– Я ведь взрослый.

– И потом он все-таки мужчина, - сказала Лариса.

– Ну и что, - сказала она.
– Я привыкла к тернистому пути, а вы нет.

– Ох, ну и Женя!..
– вздохнула Лариса.
– Слова-то у тебя какие: "тернистый путь"! Я просто мечтаю, чтобы ты стала обыкновенной девочкой.

– Да уж ладно, стану, - поглядывая то на меня, то на Ларису, сказала она.

Мы сели во врачебную машину. Доехали до деревни Подлипки. Там по мосту переехали через реку и скоро были в деревне Подлунной.

В доме полной немолодой женщины - у сердобольной и предельно участливой Татьяны Петровны - Женю напоили теплым молоком с медом и уложили спать. Лариса уехала на станцию Остинку с врачами, которые должны были вернуться за Женей в полдень. В доме с девочкой осталась одна хозяйка. Татьяна Петровна села у окна вязать - специально, чтоб ее однообразное занятие успокоило и усыпило Женю.

С берега реки я вернулся часа через три. Если б не дождь, краем захвативший деревню (от которого я спрятался под какой-то обширной крышей, где похрамывала одинокая лошадь), я пришел бы к дому Татьяны Петровны в полдень, как собирался. А пришел вовремя. Женя, видно, давно уже проснулась и скучала.