Я понял, что обречен.

Немного подумав, я живо представил себя путешествующим по неизведанным мирам в сопровождении табурета. В более глупом положении я еще никогда не оказывался.

– А вот этот, - я указал на табурет, - что, так и будет таскаться за мной?

– Не таскаться, а сопровождать, - вежливо поправил меня табурет.
– И почему "этот", у каждого мыслящего существа должно быть имя. Подумал бы лучше над этим.

– А тебе какое больше нравится?
– равнодушно спросил я.
– Пень? Колода? Чурбан?

– Вот только без оскорблений. Мне всегда нравилось имя Эммануил. Звучно и красиво. Знаешь, философ такой был, Эммануил Кант.

– Может тебя просто Кантом и называть?
– не удержался и съязвил я. Потом Кант не единственный философ. Вот был еще один, связанный с чертовщиной. Хома Брут. Решено, буду называть тебя Хомой.

– Но Эммануил мне нравится больше, - запротестовал табурет. В его голосе явственно послышались расстроенные нотки.

– Нет. Хома. Так короче.

– Как прикажешь, Мастер.

– И вот, что еще. Перестаньте величать меня Мастером. Мне это не нравится. Зовите просто - Александр.

– Да, Мастер Александр, - проскрипел табурет.

Я хотел пнуть его, но Хома ловко увернулся и спрятался за спину Овида.

Гостиница "Зайди и останься" оказалась третьеразрядным вертепом.

По ночам внизу, в трактире, орали песни и дрались. Визжали девицы и басили их сутенеры. Ближе часам к трем утра обязательно заявлялись стражники и требовали своей доли. Иногда деньги им отдавали безропотно, иногда - били. Тогда, уже совсем ближе к рассвету, стражники возвращались с подмогой, и утром, спускаясь по шаткой лестнице из своего номера в трактир для завтрака, я брезгливо перешагивал через черепки посуды и пятна крови.

На четвертый день я уже был сыт своими приключениями по горло, но ничуть не приблизился к цели - разыскать осколки зеркала и найти Людмилу.

Даже Овид мало чем мог помочь, хотя, надо признаться, если бы не он, пришлось совсем туго.

В первый момент Овид решительно заявил, что его дело нести караульную службу, - кстати, и смена скоро, - а не шастать со мной по всем мирам в качестве сопровождающего. Но к этому времени я уже уяснил, что руна дает право не только просить, но и приказывать, так что послушник, ворча, впрочем, и чертыхаясь, все же последовал за мной.

О Хоме и говорить нечего, он с самого начала был придан мне Дер-Виддом в качестве постоянного спутника. Через день или два я привык к ходячему и разговаривающему табурету настолько, что и не помышлял даже о том, чтобы от него избавиться, несмотря на его скверный характер.

Сами жители называли свою страну Микст, хотя я немедленно окрестил ее Помойкой. Грязь на улицах царила необыкновенная.

Собственно и страной в полном смысле Помойку можно было назвать с трудом. Микст состоял из столицы, которая также именовалась Микст, и предместий с нескольким десятков ферм. Что находилось дальше, не знал никто, да это никого и не волновало. Окружающий и замкнутый мир воспринимался как данность.

Для того, чтобы устроиться даже в такую скверную гостиницу, Овиду пришлось сразу же продать на базаре свою замечательную шпагу.

Расставался он с ней почти со слезами.

"Настоящая толедская сталь, - бормотал он.
– Из настоящего мира."

О настоящем мире в Миксте знали немногие, но вещи из него ценились очень дорого. Их происхождение приписывали сильному колдовству, запрещенному законом, в отличие от бытовых заклинаний, которые как раз были здесь делом самым обычным.

Овид объяснил, что о настоящем мире знают только посвященные, так как друиды тщательно следят за тем, чтобы никто из жителей мира Хезитат не проник сквозь зеркальный вход в реальную действительность.

– Возникнет лишняя путаница, - строго читал мне лекцию Овид.
– Итак некоторые постоянно заглядывают в настоящий мир через зеркала с помощью заклинаний. Они пользуются зеркалами, как окнами, и таких окон много, а вот дверь всего одна.

– Теперь ни одной, - сварливо напомнил Хома.

Табурет стал в последнее время невыносимо раздражительным и постоянно пилил меня за то, что не ищу осколков, а я просто не знал с чего начать, и это также не улучшало моего настроения. Мы постоянно ссорились.

Из рассказов Овида ясно было пока лишь одно - осколки зеркальной двери в Хезитат не дают отражения и кажутся обыкновенными стеклами. В них могут отражаться только люди и предметы из настоящего мира. С одной стороны, это облегчало поиск, но, с другой - подобное свойство осколков делало их в глазах обитателей Микста ненужным стеклянным хламом. О входном зеркале знали, конечно, посвященные, но где уверенность, что осколки попали именно в их руки.