Передо мной тонкий сенсорный экран величиной с человека. В верхнем правом углу на боковой панели разъёмы для флешек. Чуть ниже расположены разъёмы для датчиков. Чаще всего они подключены и висят тут же. Всё управление осуществляется через экран или непосредственно в Погружении, когда человек подключён к системе с помощью датчиков.

Система позволяет воспроизводить вокруг человека любую локацию — от исторических моментов до сложнейших операций. Всё, что придёт в изощрённый ум программиста.

На самом деле Погружение не является чем-то необычным для нас, мы больше других секций погружаемся в повседневной жизни и на работе, такова сущность управленцев. Но последнее время меня это порядком достало. Погружения становятся всё тяжелее и опаснее, неужели никто больше этого не замечает? Я снимаю очки и швыряю их на стол, датчик так впился в висок, что с первого раза не могу оторвать. Кое-как отдираю его и массирую виски, пора отдохнуть.

Напротив Катя погрузилась в свою локацию, она управляет с удовольствием, ей нравится её работа. Сейчас явно ведёт урок. Мы работаем в одном кабинете, и наши блоки разделяет только стеклянная перегородка. Я накидываю куртку, одеваю маску и выхожу на улицу, сегодня больше не буду работать. Мне не так повезло как Кате, я управленец военных. У нас всегда как на пороховой бочке.

Как только человек подключается к системе, он перестаёт отличать реальность от локаций системы и думает, что все происходит по-настоящему. Только координаторы, специально обученные и подготовленные, могут, погружаясь, трезво мыслить и понимать, где они. Это их работа. Не только самим работать в системе, но и вводить и выводить из неё группы людей. Погружение используется для обучения во всех областях. Поэтому любой координатор владеет ещё как минимум одной профессией, которую преподаёт в системе Погружений. Координаторов мало. Требования к их уровню очень высоки. Справляются единицы. Поэтому их ценят и берегут.

До дома минут 20 пешком есть время подумать. Что-то в последнее Погружение пошло не так. Но что? Мысленно прокручиваю последний урок: теория вооружений первый курс. Загружаю оболочку, ввожу учеников. Оболочка лёгкая, по сути это история второй мировой. Проходим локации Сталинграда. Моя группа небольшая — шесть человек, работают слажено. Убитых нет, есть раненые, проблемы с рукопашным боем — обычное дело, они только начали обучение, отчёт сделаю завтра. Инструкторы отработают с ними вживую, я только координатор, поэтому все тренировки не моя забота, мне нужно провести погружение в локацию и вывести всех из неё. Вывести… Вот оно, нашла, вывод. У меня сегодня был неудачный вывод. Второй раз в этом месяце… Теоретически такое возможно и чаще. На практике чувствуешь себя хуже некуда. Парнишка ранен и ему плохо — при Погружении всё чувствуешь, все ощущения сохраняются. Он кричит от боли, прижимая ко мне свою окровавленную голову. Я пытаюсь заставить его сфокусировать взгляд на мне и произнести команду выхода. Он не может пошевелить губами, команды нет, мы теряем время, его состояние ухудшается. Я достаю пистолет и стреляю.

Вот почему мне так мерзостно. Я действовала по инструкции: если ведомый не может выйти из Погружения, я обязана его пристрелить. Иначе Погружение «раздавит» его: при «долгой» смерти в локации нарушается мозговое кровообращение, пусть на несколько секунд, но человек впадает по настоящему в кому и последствия не предсказуемы. Для этого есть мы — управленцы-координаторы. Мы вводим людей в локацию и выводим из неё. Это наша задача. И если что-то не так, стреляем — шанс отделаться без последствий велик, если не затягивать. А пристрелить самого себя не всякий может, ученики не могут различать реальность и Погружение, для этого нужны долгие тренировки. Конечно есть у нас и другие обязанности, но они не так отвратительны. Парень отделался испугом и занесением первой смерти в Погружении. Неприятно, но не критично, у него есть ещё время исправиться, он только начал обучение.

Подхожу к своему дому, окна не светят, ожидаемо, но печально. Не хочется идти внутрь, на улице тепло, моросит дождь. А внутри подвывает Мелкий, он соскучился. Я не успеваю нащупать выключатель, а он уже с поводком в зубах ждёт вечерней прогулки.

— Подожди, Мел, дай переодеться! — я пробираюсь мимо него к шкафу, натягиваю любимую серую футболку и толстовку, снимаю джинсы и одеваю серые трико. Ноги сами втискиваются в кроссовки, сегодня больше никакой приличной, как сказала бы мама, обуви. Только кроссы. Меняю маску, беру с фильтром, настраиваю его, и мы с Мелом идём гулять. Вообще-то Мелкий уже не совсем мелкий, это немецкая овчарка приличного размера. Но кличка прицепилась с щенячьего детства, и нам обоим нравилась.

Мы бежим по нашей улице вниз к парку. Уже стемнело, в парке мало людей. Одинокие фонари освещают пустые лавочки. Люблю тишину. Фильтр работает, становится тяжелее дышать. Тренировать дыхание необходимо, при Погружении нагрузки бывают ещё те. По спине течёт пот, я устала, но домой возвращаться не хочу, слишком там одиноко после переезда родителей. Папе дали назначение в другой город, и мы не виделись уже очень давно.

На лавочке кучка парней в чёрных футболках с изображением молнии — они из военной секции Возмездия, именно их я координирую. Я хочу пробежать мимо, у меня нет друзей среди военных, но у Мелкого другие планы. Он не любит компании, и очень не любит спиртное. А когда все это вместе — Мел невменяем. У него есть причины. Папа отнял щенка у алкашей, пытающихся его поджечь. Однажды папа пришёл с разбитым лицом и комочком счастья. И сейчас мой пёс несётся прямиком к парням с очень нехорошей ухмылкой на своей морде. Один из них протянул руку к бутылке, и Мел взвился в прыжке.

— Мел, стоять! — кричу я и жалею, что спустила его. В парке не было народа, и он бежал рядышком со мной без поводка.

Вообще-то парню ещё повезло, Мел всё-таки остановился, правда руку зацепил не хило, но не смертельно. Или повезло нам с Мелом? Возмездие всегда с оружием, хорошо не пристрелили. Парень кричит, остальные ошарашенно смотрят на нас. Я успокаиваю пса, Мел смотрит на меня виновато. У парня течёт кровь. Ругательства в адрес всей собачьей семьи и моей человечьей постепенно иссякают. Военный зажимает руку.