Шрифт:
Иногда философ приводит систолические аргументы по другой схеме. В «Протагоре» он утверждает, что мудрость и рассудительность – одно и то же. Почему? Потому что у разных вещей не может быть одной и той же противоположности, а у мудрости и рассудительности противоположность одна – это безрассудство. (Аргумент немного искажается в переводе, поскольку используемые в диалоге греческие слова нельзя перевести с абсолютной точностью.) Затем он говорит о двух других понятиях, которые кажутся разными: знании о том, как лучше всего поступить, и слабости перед соблазном поступить иначе. Сократ снова приходит к выводу, что знание и слабость лишь на первый взгляд кажутся разными, а на самом деле речь здесь идет об одном: о знании или его нехватке. Если вы все-таки поддаетесь искушению, то, следовательно, на самом деле вы не понимаете последствий того, что делаете. (Обсуждение этого вопроса см. в главе 14.)
Все эти аргументы – разные способы высказать одно и то же: вы мыслите слишком узко; вы придумываете различия, которые не важны; вы отвлекаетесь на ложные различия, которые провели другие люди. Попробуйте взглянуть на обсуждаемое множество вещей как на единое целое. Все это – примеры систолы.
Диастола. Обратная схема – диастолическая. Две вещи выглядят одинаково, а Сократ показывает, что это совсем не так. Мы уже наблюдали, как он потребовал от Лахета такого определения мужества, которое охватывало бы все случаи его проявления. Поэтому Лахет пытается определить термин так: мужество, по его словам, – это стойкость души. Сократу дефиниция кажется слишком широкой: она охватывает и те кейсы, которые не должна охватывать. Разве не бывает стойкость души неразумной? Ее ведь уже не назовешь мужеством, правда? Лахет соглашается и пересматривает свое определение: теперь мужество – это разумная (или «мудрая») стойкость. Диалог продолжается:
Лахет, 192e–193a
СОКРАТ. А знаем ли мы, по отношению к чему эта стойкость разумна? Ко всему – и к большому, и к малому? Например, если бы кто-нибудь упорствовал в разумном расходовании денег, зная при этом, что, потратив эти деньги, он приобретет большее, назовешь ли ты это мужеством?
ЛАХЕТ. Нет, конечно, клянусь Зевсом.
СОКРАТ. А если, например, врач, когда у его сына или у кого другого воспаление легких и тот просит есть или пить, не уступит ему, но воздержится?
ЛАХЕТ. Нет, и это вовсе не стойкость.
Лахет видит, что его определение мужества нуждается в уточнении. Оно явно охватывает случаи, которые в него не вписываются. Сократ с легкостью убеждает его в этом, предъявляя примеры, которые тоже подходят под определение собеседника, но в которых, однако, никакого мужества явно нет. Они были включены намеренно? Тогда стоит попробовать еще раз и сузить определение.
В «Горгии» представлена та же схема [111] . Сократ спрашивает, что такое красноречие, и Горгий дает ему ответ: это опытность в речах. Но когда врачи произносят речи о том, что следует делать больным, интересуется Сократ, является ли это «красноречием»? (Нет – значит, нужна диастола, или разделение.) А в чем разница? Горгий отвечает, что искусство красноречия, в отличие от медицины, заключается исключительно в речах и не предполагает никакого другого труда. Но Сократ не удовлетворен. Ведь речи можно вести и о математике; получается, что математика и есть красноречие? (Нет – снова включается диастола.) По словам Горгия, красноречие предполагает разговоры о самых важных человеческих делах, а математика не такова. Сократ все равно недоволен: ведь каждый считает свое дело самым важным, между этими утверждениями нужно провести различия. (И опять диастола.) Тогда Горгий говорит, что красноречие – убеждение людей, наделенных властью. Довольно неплохо, отвечает Сократ; теперь можно обсудить, в чем же именно красноречие убеждает людей.
111
Горгий, 450a–c–453b.
Инструменты для проведения различий. Давайте присмотримся к технике, посредством которой Сократ реализует диастолу. Его собеседник пытается объяснить, что такое красноречие, – в его интерпретации это сначала речи, потом речи, не связанные с материальными результатами, а затем речи о самых важных делах. Как и всегда, Сократ придумывает примеры, которые внешне подходят под эти определения, но которые собеседнику не хотелось бы в них включать. Порой его иллюстрации носят исторический характер, а иногда он описывает случаи из повседневной жизни. К диастоле можно прибегнуть, описывая и гипотетическую ситуацию. В том же «Горгии» Пол утверждает, что власть – это способность делать с другими людьми все что вздумается. Сократ считает, что это слишком простое определение, обращаясь к мысленному эксперименту.
Горгий, 469d–e
СОКРАТ. Представь себе, что я бы спрятал под мышкой кинжал, явился на рыночную площадь в час, когда она полна народа, и сказал бы тебе так: «Пол, у меня только что появилась неслыханная власть и сила. Если я сочту нужным, чтобы кто-то из этих вот людей, которых ты видишь перед собой, немедленно умер, тот, кого я выберу, умрет. И если я сочту нужным, чтобы кто-то из них разбил себе голову, – разобьют немедленно, или чтобы ему порвали плащ – порвут. Вот как велика моя сила в нашем городе». Ты бы не поверил, а я показал бы тебе свой кинжал. И тогда ты, пожалуй, заметил бы мне: «Сократ, так-то и любой всесилен: ведь подобным же образом может сгореть дотла и дом, какой ты ни выберешь, и афинские верфи, и триеры, и все торговые суда, государственные и частные». Но тогда уже не в том состоит великая сила, чтобы поступать, как сочтешь нужным.
Сократ показывает, что способность убивать, которой в принципе обладает каждый из нас (ведь взять в руки кинжал может любой), сама по себе не является властью, поскольку, если мы ее применим, лучше не будет – нас накажут. Разумеется, когда Пол говорил о способности делать все что вздумается, он имел в виду способность творить подобное, избегая наказания. Однако Сократ захотел вбить клин в утверждение Пола: власть, по его наблюдению, имеет смысл лишь тогда, когда идет во благо. Теперь Сократ сможет задавать вопросы о том, что значит благо; мы продвигаемся дальше. Этот пример раскрывает ценность гипотетических ситуаций для сократического метода. В них можно доходить до крайности: такой пример сразу подведет нас к сути и убедит. Чтобы придумывать подобные примеры, нужна изобретательность, но вот реалистичными им быть не обязательно. Их задача – показать, что принцип приводит туда, куда собеседник, вероятно, прийти не хотел.
В диастолических аргументах используются и другие техники. Иногда Сократ указывает на логические проблемы, возникающие при рассмотрении двух разных вещей как одного и того же явления. В «Горгии» Калликл утверждает, что благое и приятное – одно и то же (соответственно, дурное и неприятное – тоже). Сократ отвечает, что так быть не может: благое и дурное – действительно противоположности, но удовольствие и боль таковыми не являются; в некоторых случаях они даже смешиваются друг с другом. Значит, благое и приятное следует отделить друг от друга. Затем Сократ доказывает ту же мысль, применяя подход, который был описан в главе 6. Дураки и трусы – дурные люди, верно? (Да.) Но ведь у них в жизни может быть столько же приятного, сколько и у хороших людей, так? (Конечно.) Значит, хорошее и приятное нужно разделять.