Шрифт:
Здесь, как и всегда, лучше не заострять внимание на том, убедительны ли аргументы Сократа. В них есть свои недочеты; однако заметьте, что он каждый раз добивается согласия собеседника, прежде чем двигаться дальше. Если собеседник упорствует, Сократ разъясняет свою позицию более обстоятельно или переходит к другой. Если бы он спорил с вами, то поступал бы так же.
«Узнаю, когда вижу». Систолические и диастолические аргументы – способы приближения к истине. Вы что-то утверждаете или приводите пример чего-то: вот это мужественно, а это несправедливо; вот это честно, а это бесчестно. Систола и диастола заставляют вас объяснить, что вы имеете в виду, а потом помогают проверить устойчивость вашей аргументации. Но у такого анализа есть и альтернатива. Можно просто сказать себе: не стоит беспокоиться, поскольку, столкнувшись с реальными проявлениями мужества, несправедливости, честности, мы и так с очевидностью их узнаем. Именно таким образом большинство людей чаще всего и поступает. Перед нами, как выразился бы Милль, intellectus sibi permissus – разум, предоставленный самому себе. Такой подход может быть убедительным, но ошибок при нем не избежать.
И все же время от времени Сократ позволяет собеседнику «узнать, увидев». Ему приходится идти на это – в противном случае поиск дефиниций будет трудно сдвинуть с мертвой точки. Ведь если вы не в состоянии привести примеры, в которых присутствие мужества кажется несомненным, то вы не узнаете, какие случаи искомая дефиниция должна охватывать. Некоторые специалисты утверждают, что Сократ и сам нередко спотыкался о парадоксы такого рода [112] . Они полагают, что, когда Сократ говорит, что человек не в состоянии дать определение мужеству или добродетели, он не имеет представления о том, что они вообще означают (такой подход называется приоритетом определения). Однако это не может быть правдой. Ведь нельзя исключать, что вам удастся привести практические примеры того или иного понятия, так и не определив его. Предположение о том, что с формулировки определения нужно начинать, принято называть – справедливо или нет – сократической ошибкой [113] . Автор этой претензии предостерегал афинян от общения с Сократом, который говорит молодым людям, что они не могут знать, является ли обман дурным делом, до тех пор, пока не определят это слово. Поскольку же определить они его, скорее всего, не смогут, они будут думать, что обман – это нормально, и в результате превращаются в терроризирующих Афины Тридцать тиранов – наставником нескольких из них был Сократ.
112
Geach, Plato's Euthyphro; Robinson, Plato's Earlier Dialectic, p. 53.
113
Geach, Plato's Euthyphro, p. 371.
Это довольно неприятная перспектива. Однако большинство ученых считает, что в ней искажается та причина, из-за которой Сократ столь рьяно добивается от своих собеседников четких определений [114] . Он вовсе не думал, что, не дав определения феномену X, его невозможно познать. Он требовал дефиниций, поскольку они позволяют разбираться в трудных ситуациях. Они ставят вас в положение эксперта. Конечно, мы и без определения кое-что знаем, но нам не хватает ясности. У нас есть лишь интуитивное понимание вещей, которое иногда приводит к истине, а иногда нет, – и потому оно представляется не слишком надежным. Большинство злодейств, больших и малых, совершаются людьми, которые придерживаются принципа «узнaю, когда увижу». И если мы не можем дать четкое определение понятия, то мы все же способны получить некое предварительное знание о том, что одна вещь вполне может служить примером другой. А это, в свою очередь, позволяет нам сказать: «У меня есть рабочее определение, которое кажется верным; я откажусь от него, как только оно будет опровергнуто, но это произойдет лишь в результате опытной проверки, а пока до опровержения еще далеко». Сократическое мышление приветствует обобщения, в том числе и ошибочные – при условии, что вы учитываете их ошибочность и готовы использовать их лишь до тех пор, пока не найдете вариант получше. Чего Сократ терпеть не может, так это обобщений, которые собеседник считает безальтернативно верными, не понимая при этом, чтo с ними не так и почему [115] .
114
См., например: Santas, Socratic Fallacy; Beversluis, Does Socrates Commit the Socratic Fallacy?
115
Сократическая (по духу) апология генерализаций представлена в работе Фредерика Шауэра: Schauer, Profiles, Probabilities and Stereotypes.
Довольно ограниченное использование принципа «узнаю, когда вижу» вполне соответствует тому, как действует Сократ. Он с готовностью обменивается с Лахетом примерами мужества, обходя стороной дефиницию термина. Сократ здесь верен себе: в том, что касается этики, есть вопросы потруднее, а есть попроще; от простых можно отталкиваться, подходя к более сложным. Не исключено, что простые тоже можно сделать сложнее, чем они кажутся, но сократический ум обычно распознаёт, где это требуется сделать. Порой, когда интеллектуальное изыскание терпит неудачу, Сократ и сам готов «узнать, взглянув». В «Хармиде», например, ему с собеседниками не удается дать хорошее определение рассудительности (или самоконтроля – с точностью перевести сложно) [116] . Но у Сократа все равно есть идея, как двигаться дальше, и он предлагает юному Хармиду решение.
116
Здесь применяется древнегреческий термин софросюне, не имеющий точного эквивалента в английском языке. У слова есть коннотации «хорошего порядка» (его особенно ценили спартанцы); возможным антонимом выступает термин мания. Милль считает его «одним из самых сложных для перевода слов во всем древнегреческом языке. Расхожий перевод, "умеренность", – передает лишь часть значения, но смехотворно неадекватен понятию, взятому в целом. "Сдержанность", "скромность", "умеренность" – ни один из этих переводов не полон. "Самоограничение" и "самоконтроль" лучше, но в них присутствует элемент волевого принуждения, в то время как исходное слово описывает личность, не нуждающуюся в принуждении. Кроме того, в этом слове содержатся идеи порядка и меры, а также, как можно заключить из самого диалога, обдуманности, которых недостает в английских эквивалентах. Еще одна существенная часть понятия – "ненавязчивость"; есть и другие коннотации, выходящие за рамки "рассудительности" и "благоразумия"… В связи с этим Грот несколько раз использовал понятие трезвости, возможно, именно это значение ближе всего к древнегреческому оригиналу. Однако даже оно едва ли способно заменить исходный термин, не нуждаясь при этом в постоянных комментариях». См.: Mill, Grote's Plato, p. 408.
Хармид, 175e–176a
СОКРАТ. Из-за себя я на это не так уже негодую; но за тебя, мой Хармид, мне было бы очень досадно, если бы ты, столь видный собою и вдобавок обладающий столь рассудительной душой, не извлек никакой выгоды из своей рассудительности, и она не принесла бы тебе своим присутствием никакой пользы в жизни. А еще более досадно мне из-за заговора, которому научился я у фракийца, – я выучил его со столь великим трудом, а он оказался непригодным для стоящего дела. Однако я все же не думаю, чтобы это обстояло таким образом; скорее всего я просто негодный исследователь: ведь рассудительность – это великое благо, и, если бы ты обладал ею, ты был бы блаженным человеком. Но посмотри, может быть, ты ею и обладаешь, и вовсе не нуждаешься в заговоре: ведь если она у тебя есть, я скорее буду советовать тебе считать меня пустословом, неспособным что бы то ни было исследовать с помощью рассуждения, а тебя самого, насколько ты рассудительнее меня, настолько же почитать и более счастливым.
В диалоге Хармид изображается юношей. Реальный Хармид был учеником реального Сократа, а также дядей Платона. Позднее он стал одним из Тридцати тиранов.
Платоновское смешение и разделение. Занимаясь выработкой определений в более поздних диалогах, Сократ прибегает к способу, известному как смешение и разделение. Этот подход больше ассоциируется с Платоном, чем с Сократом, но рассмотреть его хотя бы вкратце полезно, поскольку он имеет отношение к нашей теме. С помощью него можно дать определение предмету, сначала поместив его в одну из двух категорий, затем разделив ее еще на несколько категорий, и так далее. В «Софисте» он используется для определения рыбака. Метод описывается на нескольких страницах, а затем один из собеседников (не Сократ) подытоживает:
Софист, 221a–c
ЧУЖЕЗЕМЕЦ. Теперь, значит, мы с тобой не только согласились о названии рыболовного искусства, но и получили достаточное объяснение самой сути дела. Оказалось, что половину всех вообще искусств составляет искусство приобретающее; половину приобретающего – искусство покорять; половину искусства покорять – охота; половину охоты – охота за животными; половину охоты за животными – охота за живущими в текучей среде; нижний отдел охоты в текучей среде – все вообще рыболовство; половину рыболовства составляет ударная охота; половину ударной охоты – крючковая; половина же этой последней – лов, при котором добыча извлекается после удара снизу вверх, – есть искомое нами ужение, получившее название в соответствии с самим делом.
Процесс повторяется в ходе определения софиста и (в следующем диалоге) политика [117] .
Определение понятия посредством такого разделения получило название диэрезы. Этот подход связан с теорией идей Платона. Похоже, он считал, что предметы, оказавшиеся в одной категории, связаны по природе. Сейчас большинство людей в это не верят, поэтому они не обращаются к диэрезе для определения чего бы то ни было. Однако, если рассматривать предмет таким образом, о нем все равно можно кое-что узнать, поскольку процедура разделений заставит вас сравнивать предмет с другими вещами и анализировать, чем он на них похож и чем отличается.
117
Подробнее об этом см.: Brown, Division and Definition in the Sophist.