— Теперь тоже будто бы все в порядке, — проговорил Нечаев.

— Посмотрим…

Они снова оказались в том самом цехе, где когда-то в просветах между балок видели красный флажок строительства. Теперь здесь почти все на своем месте. И агрегат стоит давно «очищенный» от всего, что мешало ему.

Приемочная комиссия была уже на участке. При первом осмотре выяснилось, что прокладки под роликами и другими механизмами не закреплены, резьба многих болтов сорвана, на некоторых совсем нет гаек. Десятки дефектов!

— Называется сдача! — недовольно сказал директор.

— Да, вы правы, — согласился Черкашин. — Сдачу назначать не следовало. Я не советовал товарищу Громову.

Кузнецов покачал головой, огляделся.

— А где же, товарищи, сам виновник торжества?

Громов явился через час. Он извинился за опоздание, за то, что обнаружилось так много недоделок, и попросил считать приемку не состоявшейся.

— Выправим! Важно, что в общих чертах все готово, — сказал он. — Выправим! У нас богатый опыт по монтажу блюминга. Помните нашу работу в Тигеле? В газетах писали…

— Слишком часто вы об этом вспоминаете, товарищ Громов! — раздраженно заметил Нечаев.

— Зачем, спрашивается, назначил приемку, если не готов? Думал — пройдет? Мелочей не заметим? Главное — в общих чертах! А то, что «мелочи» на каждом шагу…

Один из членов комиссии, указывая на прокладки, сказал:

— А я еще позавчера видел…

— Видели? — спросил Кузнецов с упреком. — А почему же не сказали?

— Чего же раньше времени говорить? Сегодня приемка, сегодня и говорю.

— Это неправильно. Мы ведь одно дело делаем.

— Справедливое замечание! — подхватил Громов.

— Однако ты не увиливай от ответа, — напирал на него Нечаев. — Тем более, что тебе советовали не делать этого…

— Кто советовал?

— Да вот хотя бы Черкашин.

Громов сдвинул брови.

— Я говорил вам, — обернулся к нему Черкашин. — И не только это…

Он развернул график и стал показывать, где может сорваться темп работы точно так, как он сорвался здесь. Громов повернулся к Нечаеву, натянуто улыбаясь:

— Нажмем!

— Что значит «нажмем»? — рассердился Нечаев. — Уроки последних дней, кажется, ничему вас не научили. Зайдите сегодня же в управление.

Когда через час Громов зашел к Нечаеву, ему сказали, что директор только что уехал встречать наркома.

Серго Орджоникидзе приехал в Кремнегорск летом 1933 года.

В Кремнегорске уже выросли три домны, поднималась четвертая, была готова одна мартеновская печь, вторая — накануне пуска, был уже блюминг, смонтированный, но еще не пущенный, ждущий горячего опробования.

Временные бараки, постепенно утрачивая свежесть сосны, становились темно-желтыми, врастали в землю, покрывались въедливой мшистой зеленью, а напротив воздвигались уже кирпичные дома, и кремнегорцы перебирались в них из последних землянок.

Орджоникидзе попал на одно из таких переселений.

В новую квартиру въезжала семья доменщика. Хозяин перевозился прямо после смены — в грязной спецовке, в широкополой войлочной шляпе, чумазый. Нарком поздоровался с ним, вошел в большую светлую комнату. Хозяйка с дочерью передвигали мебель, вещи были разбросаны, на подоконнике большого, еще не занавешенного окна лежало несколько картинок в коричневых простых рамках под стеклом. На стене от них подрагивали веселые полоски света. Поздравляя растерявшуюся хозяйку с новосельем, Орджоникидзе заинтересовался картинками. Это были портреты горнового и его жены в пору молодости, портрет дочери и еще открытка — репродукция с картины Шишкина «Лесные дали».

— Что ж, это все отлично подойдет к новому жилью, — сказал нарком, улыбаясь. — Вот не хотите ли еще одну картинку, от меня в подарок?

И он достал из кармана гимнастерки слегка помятую фотографию. На ней была запечатлена степь, вдалеке гора Орлиная, на переднем плане киргиз на лошади, а рядом с ним мальчик — должно быть, сынишка.

— Видите, степь? Когда это было? Три года назад! А теперь? Возьмите… возьмите и повесьте. И другим хозяйкам посоветуйте повесить такую картинку у себя в доме. Такими картинками, — сказал нарком, поворачиваясь к горновому, — надо наших детей воспитывать. Это лучшее доказательство того, что мы гигантскими шагами идем вперед, семимильными!

Переходя из одной квартиры в другую, Орджоникидзе чувствовал: была перед ним новая, необжитая еще земля, именно земля, открытие которой, долгожданное и необычайное, так волнует душу; земля, где не было российской скуки, не было церквей и кабаков; земля, где так много ребятишек, веселых, смышленых и знающих все, что делается на мировой стройке, спроси у любого — скажет; земля, где больше молодых и безусых, чем стариков, где столько работниц, одетых во все цвета радуги, столько разноязыких людей… Прислушаешься к любому разговору и услышишь слова, которых еще не знала, не слышала южноуральская степь: промфинплан… конвейер… энтузиазм… буксир… штурм… От всего этого несло свежим ветром и вместе с тем фронтовой тревогой… И тут же рядом, на этой земле жили и цепко хватались за нее рвачи, разгильдяи, головотяпы, ротозеи, болтуны, бесхозяйственные люди, которые жили без плана и сметы и умели только штурмовать, а то и хуже — создавать такой порядок, при котором никто ни за что не отвечал… И надо было очищать эту землю от всего наносного, от пережитков прошлого, от недостатков и промахов времени.