— Что-то серьезное?

— Сердце. Ему стало плохо после трансляции матча. Перенервничал. Сердце не выдержало, старые болячки дали о себе знать.

Маша понимающе кивнула. Между ними снова воцарилось неловкое молчание.

— Почему ты здесь, возле выхода? Словно ищешь предлог сбежать.

Ну вот, получилось, будто снова хотела его уколоть. Только Ярослав совсем не разозлился, напротив, он только сжал ее ладонь крепче, словно боясь ее исчезновения.

— У нас с отцом в последние годы были плохие отношения. Точнее, их вообще не было.

— Я знаю, — прошептала Маша, подбадривая его. — Папа мне рассказывал. Но все равно сейчас ты здесь… Так отчего же не поднимешься?

— Там наверху мама. Его новая жена. Они день и ночь дежурят у палаты. А я… — Он тяжело вздохнул и устало провел рукой по волосам. — Наверно, это кажется совсем эгоистично с моей стороны: отец меня выучил, продвинул в спорте, а я — такой неблагодарный — даже знаться с ним не хотел, даже в палату к нему не поднялся ни разу. Зазнался.

— Но ведь у тебя была какая-то причина, — Маша участливо смотрела на этого нового открывшегося ей Ярослава. Совершенно потерянный, сокрушенный, это был не тот олимпийский чемпион, который несколько дней назад радовался под прицелами фото и видеокамер со всего мира, а потом пытался выбить у нее обещание встретиться. Сейчас пред ней сидел Ярослав, которого не знал, быть может, даже он сам.

Он поднял к ней озадаченный взгляд.

— Мои родители развелись, когда мне было семь. Сестре и того меньше. Он встретил другую женщину. Они и сейчас вместе, у них полноценная семья, дети…

— А ты не смог ему простить, — Маша даже не спрашивала, а просто констатировала.

— Я не мог простить ему слез матери и ее попытки поднять нас с сестрой, несмотря на то, что он платил за наши секции, обучение, одежду… Наверно, мне не хватало его самого.

— Ты был ребенком, а каждый ребенок хочет иметь и маму, и папу.

— Знаешь, я долго не мог объяснить себе, почему у одних детей есть все, а у других даже крохи нет. Почем его новые дети растут в полноценной семье, а мы должны довольствоваться редкими встречами. Почему они видят каждый день счастливые лица родителей, в то время как мы с сестрой как могли заполняли разбившийся мир матери. Ведь это же несправедливо.

— Есть дети, которые и этого не знают, — тихим, едва слышимым шепотом произнесла Маша. Слова давались ей тяжело, так как старые детские воспоминания откуда-то встрепенулись, поднялись белым пеплом. Ей вспомнилась та маленькая Маша, что осталась совершенно одна в огромном чужом мире, без поддержки родных, тех, кто был проводником во взрослую жизнь. Вспомнилось то отчаяние, когда новые родители отказались от нее и ей пришлось вновь вернуться в холодный и чужой детский дом. А потом как луч света среди тьмы появилась мама… Мама Эля. — Ты должен быть благодарен своей маме за то, что она свою нерастраченную любовь как могла отдавала вам.

Их молчание не могло разбить даже беспокойное движение вокруг. Люди сновали туда-сюда, куда-то спеша, рассматривая на ходу какие-то бумаги или пытаясь куда-то дозвониться. Суета, самая обычная для любой больницы, но их она не тревожила, наоборот, даже больше сближала.

— Теперь я знаю, в кого ты такая, — мягко улыбнулся Яр, и Маше показалось, что он с огромным трудом подавил в себе желание дотронуться до нее. И неожиданно поймала себя на мысли, что сама ждала этого прикосновения, а теперь даже расстроилась.

— Такая? В кого же?

— Ты так похожа на свою маму… С ней невероятно легко. И с тобой так же. С тобой я чувствую себя настоящим. Не нужно притворяться, быть лучше, что-то доказывать.

Маша смущенно опустила глаза, посмотрела на их сцепленные руки, а потом сделала то, чего не ожидала от себя — просто прижалась поближе и положила поверх его плеча голову. Ярослав не отстранился, не дернулся, словно этот жест был самым привычным для него на свете. Маша не видела, но готова была поклясться, что ощутила теплое дыхание его поверх своей макушки. Поцеловал?

— Я приемный ребенок в семье, — тихо констатировала она.

— Что? — Взгляд, полный удивления, обратился к ней, смущая и вгоняя в краску.

— Меня удочерили. Взяли из детского дома. И твои слова о том, что я похожа на маму… Поверь, они для меня дороже всего на свете.

Они оба пораженно молчали, осознавая ту степень откровения, с которой доверились друг другу несколько минут назад. Ни один из них еще не был столь открыт с кем-либо посторонним. Никому больше они не озвучивали свои переживания. И эта сокровенность тянула их друг к другу, ломая предубеждения и предвзятость. Они никуда не спешили, просто сидели вдвоем. Тихо обдумывая услышанное. И заново открывая для себя друг друга.

— Маш, что ты здесь делала сегодня? — Ей показалось, или в его голосе слышалось волнение?

— Мне сегодня сняли повязки и гипс, — она демонстративно вытянула ногу вперед, для наглядности повертев стопой.

— Это хорошо. Только не переусердствуй. Тебе сейчас вредны нагрузки. Даже долгие прогулки.

— Я постараюсь.

Черт возьми, ей была так приятна его забота. Маша зажмурилась и выдохнула, постаравшись собраться с мыслями. Чувствовать его рядом с собой, иметь возможность вот так просто прикоснуться, прижаться, положить голову на его крепкое плечо и разговаривать обо всем, что волновало, что было важно… Ей это нравилось. Как он сказал? Не нужно притворяться, быть нужным, что-то доказывать? Быть настоящим! Да, с ним она тоже ощущала себя настоящей. С ним ей не хотелось соответствовать заданным маркам, держать планку, чтобы заслужить одобрение или симпатию. Рядом с ним она просто позволяла себе расслабиться и действовать так, как хотелось душе.