– В смысле, если бы это был ветер, он сдул бы его со стола, верно? И даже если бы ветер действительно перелистал страницы, странно, что он остановился именно на интервью с Исагирре. Оно ведь напечатано почти в самом конце, да?

– Да, – подтвердила я, и когда отметила, что она, видимо, хорошо знакома с журналом, у нее засверкали глаза.

– Я же болельщица «Кангрехо», так что читаю каждый номер. Они часто публикуют интервью с игроками. Я зафанатела, когда увидела центрального полузащитника, его зовут Дзюн Юриока, в матче чемпионата молодежки он забил гол головой, так что все лицо было в крови. Это случилось осенью, в мой последний школьный год. Тогда я и решила устроиться сюда на работу.

– А-а!

Я понимала, насколько желанным местом работы для болельщика «Кангрехо» может стать парк по соседству со стадионом. О Дзюне Юриока я никогда не слышала и не видела его, но госпожа Кудо объяснила, что он здоровенный и лысый, и хотя техника у него не на высоте, боевого задора хоть отбавляй.

– Я всегда надеялась, что игроки придут в парк, пока я здесь, но пока не дождалась. Наверное, для посещений такого огромного парка у них нет времени. А если кто-нибудь и заблудится здесь, то наверняка опять Исагирре. – И она, странно смутившись, добавила: – Конечно, против Исагирре я ничего не имею! На самом деле он мне тоже нравится. Просто я предпочитаю Юриока, вот и все.

Пока она оправдывалась таким образом, я кивала, хотя и не думала укорять ее за сказанное. Ей явно требовалось чем-то компенсировать разочарование от того, что в парке заблудился Исагирре, а не Юриока.

– В футболе я не разбираюсь, но читала, что Исагирре уехал в Испанию после того, как «Кангрехо» перевели в низшую лигу, а через полгода вернулся и возобновил контракт, когда команду снова повысили, – сказала я госпоже Кудо, вспомнив, что и полотенце, и шарф на деревьях принадлежат Исагирре.

Я сомневалась, что это имеет какое-нибудь отношение к призраку гоминина Обаяси, которого так боялась моя предшественница, или к убегающей фигуре, которую видела я, но мысли о том, что журнал остался открытым на странице с Исагирре, точили меня. Однако как Исагирре с его улыбкой тихони, который воды не замутит, мог быть связан с перечисленными событиями, оставалось выше моего понимания.

– Да, все это так. Первый месяц или около того он входил в форму и больше просиживал на скамье запасных, а потом был тот матч, когда он вышел на поле на семьдесят девятой минуте и забил потрясающий штрафной. Так для него, похоже, что-то сдвинулось, он вернулся в стартовый состав и забил… забыла, сколько голов. Кажется, он вошел в четверку по количеству голов во всей лиге, и это при том, что играл только полсезона, – в самом деле достижение.

– А какого мнения о нем болельщики?

– Людям он нравится. Правда, все еще много бегает и все бесцельно, и хоть ему уже под тридцать, дает крайне нестабильные результаты и до совершенства ему далеко. Но он никогда не сдается, каким бы скверным ни было положение. А что касается его возвращения в Испанию, когда команду понизили, по-моему, многие не так все поняли. Я объясняла всем и каждому, что он так поступил из-за болезни отца, но я знаю человека, который из-за этого перестал бывать на стадионе. Раньше он был без ума от Исагирре, а теперь вообще больше не болеет за «Кангрехо», и я даже связаться с ним не могу.

– Стало быть, Исагирре очень влиятельный игрок?

– По-моему, так далеко зашел только тот человек.

– А какой он? – спросила я.

– Мужчина лет тридцати пяти, который живет в соседнем городке, – объяснила она. – На работе дела у него идут неважно. Не знаю, чем именно он занимается, но он часто повторял, что у него «эмоциональная нагрузка». Говорил, что когда видел, как Исагирре перед голом собирается так, как только может, чтобы забить, это поднимало ему настроение.

Исагирре вернулся в Испанию, ничего никому не объяснив, – продолжала она, – и подлинная причина его возвращения стала известна не сразу. Только спустя некоторое время после его отъезда здесь стали появляться материалы о его отце, так что многие просто ничего не знали. Три месяца, пока не всплыла правда, болельщики считали Исагирре предателем.

Госпожа Кудо наверняка могла бы продолжать разговор о «Кангрехо» до бесконечности, но вдруг спохватилась, поняла, что и без того заговорилась, взглянула на часы, извинилась, что задержала меня, и поспешила в контору так, словно только что вернулась с небес на землю.

– Я не прочь еще как-нибудь послушать про «Кангрехо», – сказала я ей, а она кивнула и помахала рукой.

У себя в хижине я сделала записи о том, что услышала от госпожи Кудо об Исагирре. На одном листе бумаги я сделала заметки о самом Исагирре – о его отце, его стиле игры, а на другом – о том, что было связано с ним не так явно: о человеке, который перестал болеть за этот клуб, о полотенце и шарфе на деревьях, о том, как журнал оказался открытым на странице интервью с Исагирре. Потом я разложила листы на столе и дала возможность взгляду некоторое время блуждать по ним, но, несмотря на явное обилие обрывков информации об Исагирре, я не видела, как они взаимосвязаны. Может, между этими фактами и не было никакой связи, а может, они были связаны так, что это не имело никакого значения.

Я повернулась, посмотрела в окно, но лес казался безмятежным, как всегда. Ничто в нем не шевелилось. Я ощутила недовольство и вдруг поняла, что в последнее время ощущаю его постоянно. С этой мыслью я открыла коробку деревянных маркеров, которую отдала мне госпожа Кудо.

Так для меня начался очередной период полной бессобытийности, как когда я только вышла на работу. Моими приправами никто не манипулировал, признаков перемещения предметов в хижине не наблюдалось, я не замечала, чтобы проволоку на замке накручивали как-то иначе, и не видела, чтобы кто-нибудь удирал от хижины. И уже начинала думать, что странные явления предыдущих дней были плодом моего не в меру активного воображения.