Аркашка, без сомнения, безбожно врал, рассказывая, как ловко провел большевиков в ресторане Палкина. Не такие уж они безмозглые, эти чекисты. Ведь пронюхали, что…

Усилием воли Рейли стряхнул с себя мгновенное оцепенение. «Самоанализом займемся потом», — привычно подумал он и перевел мысли в другое русло.

Сегодня предстояла встреча с Савинковым. Надо было твердо решить, кого из офицеров втянуть в затеянную грандиозную игру.

Большевики создают свою армию. Мы сделаем так, чтобы все их военные тайны делались достоянием нашей разведки. Задача по нынешним временам нетрудная, но людей надо подобрать надежных…

— Так вот этот бородатый латыш и положил нашего Алеху, — рассказывал Аркашка. — Ну а мне пришлось его того…

— Латыша? — занятый своими мыслями, не понял Рейли.

— Да нет! Алеху! Десятый раз толкую.

— Вот что, друг-Аркашка! — в голосе Рейли послышалось раздражение. — Меня твой Алеха и латыши не интересуют. Понял? Говори толком, с кем из чекистов тебе удалось связаться?

— Константин Георгиевич, — Аркашка сделал вид, что обиделся. — Да нешто я вам не докладываю? Вот с тем самым латышом…

— Опять ты про свое!

— Дайте рассказать. Этот бородатый и есть самый что ни на есть чекист. Гад буду, если не так! — Аркашка сплюнул с досады.

— А откуда это известно?

Аркашка хитро прищурился и горделиво произнес:

— Я их средь тыщи распознаю! По-научному сказать— опыт-с. Тюряга, она свое дает.

— Ээ, нет! — Аркашка протестующе отмахнулся. — Что он — шмаровоз или маклер какой? Облик у него, как вам сказать, — он не мог подобрать слово, — ну, как у Грамматикова…

— Интеллигентный?

— Во, во! Учился, говорит, в самом Берлине. На этого, на богомаза…

— Живописца, наверное, художника?

— Точно! Невесту имеет в Риге. Эльзой зовут. Мудрено!

— Откуда ты все это узнал? Что он тебе — в ресторане исповедовался?

— Зачем в ресторане? Мы с ним потом встретились. Два раза. — Аркашка хитро усмехнулся. — Душевно так поговорили. Сначала на угольке. Уголек он с солдатами разгружал, — пояснил Аркашка, увидев, что Рейли все еще слушает с недоверием. — А второй — в этом самом, как его… Ну, возле раздетых статуй…

— В Летнем саду, — догадался Рейли. Аркашкин рассказ начал его интересовать. — И что же он сказал — служу, мол, в Чека…

— Нет! Рази он придурок? — Аркашка многозначительно поднял палец. — Он из офицеров! Обхождение с нашим братом знает.

— Офицер, говоришь? Что ж ты сразу не сказал, баранья твоя голова. Статуи, уголек, богомаз!.. — Рейли мгновение подумал. — Хотя это тоже немаловажные детали. Он что — жаловался на судьбу, на большевиков?

— Нет. Чего не было, того не было. Спросил только, не знаю ли я человека, с которым можно переправить письмо в Ригу. Невесте, значит.

— Ну а ты?

— Подумаю, мол. Может, и сыщется.

— Так, так, так! — Рейли подхватил налету возникшую мысль. — Это хорошо! А в каких частях он служит? Узнал?

— И без того понятно. В латышах. Сейчас караульную службу несут. Уголек лопатят…

— Латышский стрелок? В Смольном бывает? В охране Ленина?

— Так он мне и сказал! Здрасьте, дескать, вам! Я Ленину храню, а вы кто будете?

— Не паясничай! Не знаешь, так и говори. — Рейли взглянул на часы. — Теперь проваливай. И постарайся узнать об этом латыше как можно больше. С ним самим необязательно встречаться. Действуй через солдат. Если надо— заплати. Понял?

— Все ясно, Константин Георгиевич! Будет исполнено в лучшем виде.

После ухода Аркашки Рейли стал с горечью размышлять о превратностях человеческой судьбы. Ну что у него общего с этим Аркашкой?

В юности, в период увлечения морской романтикой, Киплингом и прочей чепухой, он часто шатался по припортовым кабакам. Однажды натолкнулся на избитого до полусмерти вора и, в порыве слюнявого сострадания, перевязал ему голову. Затащил даже домой и несколько дней отпаивал разными снадобьями. С тех пор Аркашка как собака привязался к своему спасителю и оказывал ему массу услуг. И кто знает, может быть, втянул бы он Сиднея в какое-нибудь уголовное дело… Выручил случай. Аркашка исчез и месяца два не подавал о себе вестей. Сидней совсем было решил, что Аркашку пришили в какой-нибудь пьяной драке, как вдруг явился к нему какой-то забулдыга и категорически потребовал, чтобы Рейли вступился за Александра Мефодиевича Бибу (только тогда Рейли узнал, что у Аркашки, оказывается, есть и настоящее имя, и отчество, и даже фамилия). Пришлось переговорить с Грамматиковым. Но и адвокат не помог — Аркашке дали восемь лет каторги за вооруженный налет на банк.

Дальнейшую его судьбу Сидней Рейли узнал уже в Петрограде из первых уст.

— Была моя жисть пестрой, как тот персидский ковер, — со слезинкой в голосе поведал Аркашка. — Два года с лишком, как мордой об стол, бился я в Акатуе. Потом — подвезло с дружками. Отдали мы концы и смылись за кордон. Поминай как звали! Адью, мерси…

Аркашка странствовал из страны в страну, из города в город, занимался своим «ремеслом», пока накануне войны не «влип по-мокрому». Случилось это в Вене, и щепетильные австрияки переправили его прямиком русским властям, а те не замедлили упрятать в Акатуй — с «привеском» в пять лет. Здесь за свои похождения в среде «аристократической» Европы он получил прозвище Голубая Кровь.