Надо было с первой встречи дать понять Гопперу и Бриедису, что в «Союзе Защиты Родины и Свободы» не только рассуждают о том, как свергнуть большевиков, но и действуют. Действуют!

Начал Савинков издалека:

— Вы назвали свою организацию…

— «Латышским национальным солдатским центром», — услужливо подсказал Гоппер.

— Да, да! Припоминаю. Что ж, дай бог, чтобы этот союз послужил великому делу освобождения Латвии из-под немецкого и большевистского ига. Выпьем за это! — И, когда бокалы были осушены, продолжал: — Но, господа, мы с вами солдаты. А солдаты — люди действия. Не так ли?

— Совершенно верно, — в один голос подтвердили Гоппер и Бриедис.

— Именно поэтому я позволю себе нарушить мирное течение нашей дружеской беседы просьбой весьма делового характера. — Савинков сделал незаметный жест, и хозяйка квартиры вышла из комнаты. После этого Борис Викторович обратился к адъютанту. — Флегонт, дружочек, проследи, чтобы нас не подслушивали. — Уловив недоуменные взгляды Гоппера и Бриедиса, Савинков снисходительно улыбнулся и, дождавшись, когда Флегонт закрыл за собой дверь, продолжал: — Поверьте моему конспиративному опыту: чем меньше ушей нас слышит, тем лучше… Итак, просьба моя и моего союза в следующем: надо найти в красных латышских полках командира, который мог бы активно сотрудничать с нами. Обязательное условие: этот человек должен быть вхож в Кремль…

— Понимаю! — многозначительно заметил Гоппер. — Террористический акт…

— Отнюдь нет! Точнее сказать — пока нет. Этот командир должен быть с безукоризненной репутацией. Он может быть даже большевиком! Даже большевиком, понимаете?

— Это немыслимо! — Бриедис встал, прошелся по комнате. — Я не встречал еще ни одного большевика, который изменил бы своей вере!

— Я был более высокого мнения о вас, полковник. — Савинков хитро прищурился. — А вы как считаете, господин Гоппер?

Гоппер некоторое время молчал, делая вид, что тщательно обдумывает предложение Савинкова, хотя сразу же понял, что Борис Викторович ловко столкнул его лбом с Фридрихом Андреевичем. Отказаться сейчас, значит, навсегда испортить отношения с Савинковым. Но и задание чертовски трудное! Прав Бриедис.

— Большевика мы вряд ли найдем, — по-деловому начал он. — Но среди беспартийных… тем более бывших офицеров…

— Хорошо, господа! — Савинков решительно поднялся. — Я вижу, вы не решаетесь сказать ни да ни нет. Поэтому я решил облегчить стоящую перед вами задачу и назову вам человека, к которому мы решили… Точнее сказать, которого мы думаем сделать своим союзником. Это человек, недовольный большевистской властью, тоскующий по родине и готовый на все, только бы поскорее оказаться рядом со своей милой.

— Вы нас заинтриговали, Борис Викторович, — сказал Гоппер. — Кто же этот таинственный незнакомец?

— Берзин. Эдуард Берзин. Вам знакомо это имя, господа?

— В наших частях столько же Берзиней, сколько в русских Ивановых. — Гоппер наморщил лоб. — Я знаю, по крайней мере, пятерых-шестерых.

— Он служил в четвертом полку, — пояснил Савинков.

— Да. Вы его знаете?

— Еще бы! Нас вместе наградили Георгиевскими крестами. Подождите, не вы ли, господин полковник, вручали их?

— К сожалению, нет. Это сделал генерал Клембовский. Но я был на церемонии и отлично помню этого Берзина. Хороший был офицер. Смелый, решительный. Жаль, что его нет среди нас.

— Он должен быть с нами! — твердо сказал Савинков. — И это зависит от вас, господа.

— Вы считаете,! что одному из нас надо встретиться с Берзиным и перетянуть его на свою сторону? — Гоппер выжидательно посмотрел на Савинкова.

— Совсем наоборот! Вы оба ни в коем случае не должны показываться ему на глаза.

— Кто же тогда?

— На этот вопрос должны ответить вы. Вы сами! По ряду причин человек, встречавшийся с Берзиным, выходит из игры. Поэтому вам поручается подыскать надежного агента, который подберет ключ к сердцу вашего земляка. Помните, этот ключ откроет нам ворота Кремля…

В Москве стало спокойнее. Будто и не было левоэсеровского мятежа. Поутихли пожары. И даже налеты бандитов потеряли прежнюю лихость, как-то поблекли. Но относительное спокойствие было чисто внешним. И стрелки, и сам Берзин чувствовали, что в городе, не прекращаясь ни на час, идет борьба между старым и новым, что контрреволюция только затаилась, выжидая благоприятный момент, чтобы вцепиться в горло молодой республике.

Не проходило и дня, чтобы к Берзину не являлись стрелки. И все с одной просьбой — отправить на фронт. Даже Карл Заул, всегда отличавшийся каким-то равновесием в поступках, любивший к месту и не к месту бросить пословицу, вроде: «наше дело телячье, попил пойло— ив стойло», — даже Заул пришел как-то в каморку Берзина и полюбопытствовал: скоро там добровольцев на фронт отправлять будут? Меня, мол, не забудьте…

Да и сам Берзин после боя в Трехсвятительском переулке почувствовал, что теперешняя спокойная жизнь — это не жизнь, что надо ехать на фронт, что надо сегодня, нет — сейчас биться за то великое дело, которое стало его родным, кровным делом и без которого, вне которого он уже не мыслил себя.