«Сожги их!» — пропел хор голосов в голове.

— Кого? — не понял Лю.

«Всех их! Они отказались впускать тебя — тебя! — в город!»

Лю прислушался к себе.

Где-то там, где в груди стыкуются рёбра, глухо ворочался тёмный жар: он однажды уже выходил наружу, когда Лю приказывал гореть огню, в котором почти сжёг гадёныша.

Тогда не было этого опыта.

Тогда гадёныш был перед глазами — а теперь...

А теперь гадёнышей было двое, нет, трое, третий, и правда, смотрит откуда-то сверху.

Лю чувствовал их за каменной стеной, за металлом ворот, знал, точно знал, где они, знал, им не уйти, им не скрыться от...

От его гнева.

Тёмный жар в его груди полыхнул резкой болью, будто распахнулись невидимые чёрные крылья, будто они сомкнулись над городом, как некогда тучи пепла над Циньдаром... и стали видимой мглой.

Солнце померкло.

За воротами кто-то закричал. Закричали двое.

— Открывайте немедленно! — приказал Лю — и чуть сам не присел от громового грохота собственного голоса. Словно тот хор, что раньше был слышен ему одному, неведомым образом сделался голосом Лю.

Ворота распахнулись.

На вымощенной гладкими камнями дороге двое мужчин извивались и корчились в языках багрового огня. У них уже не осталось сил кричать, но где-то наверху тоненько скулил то ли юноша, то ли красавица.

Одна широкая дорога разбегалась во все стороны извилистыми змейками тропок, и по ним к воротам спешили один за другим местные жители. Лю смотрел на них — и понимал,что должен что-то сказать. Должен что-то сделать. Должен...

Но что?

Остановить огонь! Остановить, пока они живы. Остановит сейчас — будет спаситель...

Лю Чу собрался с мыслями. Как он обычно гасит свой огонь... так. И вот так!

Чёрные крылья мрака свернулись, над воротами вновь проглянуло солнце. Ясная синева раскинулась над плоскими крышами особняков, крытыми зелёной черепицей, остроконечными деревянными крышами домиков победнее, маревом начинающих зеленеть деревьев...

Мужчины на дороге стонали, тонкий голос наверху умолк, сменился рыданиями.

— Кто ты? — спросил Лю Чу высокий седой мужчина в дорогих, богато расшитых золотом и серебром одеждах.

Лю казалось, он и сам уже знает, что надо сказать этим людям.

Можно дождаться, пока соберётся побольше.

Можно сказать прямо сейчас — пусть сами передают из уст в уста, что пришёл новый хозяин.

Лю заговорил — и его голос вновь гремел раскатами грома, распадаясь на хор, слышимый ранее только ему:

— Я — тот, кого вы ждали. Я — ваш повелитель. Я поведу тех, кто будет служить мне верой и правдой, к новой жизни. Что может случиться с теми, кто ослушается...

Лю развёл руками, указывая на покрытых страшными ожогами воинов.

— Что случается с теми, кто посмеет ослушаться... вы видите.

Теперь ворота перед Лю распахивали, стоило его волу подойти к ним.

Теперь перед ним выстраивались шеренгами чиновники с подобострастием на лицах.

Теперь он знал: тот, кого счёл седым мужчиной в богатых одеяниях — евнух.

О да! В Циньане эту практику запретила Небесная Императрица, но Сигуан жил без оглядки на её мнение, и здесь кого-то лишали естества в наказание, а кого-то в награду, для приобретения более высокой должности — как, например, Суодуанн Льяо2.Поди-ка найди более щедро оплачиваемую должность, чем верховный хранитель гарема!

Здесь свой гарем был у Императрицы, свой — у Императора, Просвещённого государя, взошедшего на небо после непристойной болезни. Императрица повелела захоронить с ним лишь ту, что заразила его и лишь каким-то чудом не передала заразу ей самой, а гарем оставила, и смотрителя тоже.

Теперь Суодуанн Льяо исполнял обязанности и Собирателя Сосудов: новый Повелитель Лю Чу повелел собирать в зимней резиденции Императорской четы — девственниц. Цель этого деяния никто не понимал, но число молодых девиц, уже познавших Лунные Дни, но не познавших мужчин, неумолимо росло.