Таким образом, не обоснованнее ли считать, что целью тяжкого убийства по правилу о фелонии является не действительно невозможное предотвращение случайных убийств как частного аспекта, аспекта-последствия, а именно предотвращение основы последних, намеренных насильственных фелоний или, по крайней мере, предотвращение и того, и другого, [719] что, в свою очередь, логично ведёт к принятию теории непосредственной причины?

Однако, дав утвердительный ответ на последний поставленный вопрос, по его внимательном изучении становится очевидно, что не менее сомнительна и цель превенции в аспекте теории непосредственной причины. Так, её достижение при применении нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии невозможно, поскольку совершающие исходные фелонии будут наказаны абсолютно одинаково вне зависимости от учинённых непосредственно ими действий. Иными словами, что бы не предпринимал субъект в рамках базисной фелонии, как бы не стремился к предотвращению гибели человека, но если последняя всё-таки наступает вследствие действий третьих лиц, его ответственность будет в итоге одинакова с тою, что понесёт лично убивающий другого при совершении фелонии. Механизм сдерживания тем самым даёт сбой: как бы действующий ни старался избежать риска гибели человека (здесь и заключается ядро идеи превенции в рассматриваемом контексте), на его ответственность за такую гибель от рук третьих лиц это не окажет никакого влияния. [720] Так что если цель права в данной ситуации, говоря словами Оливера У. Холмса-мл., заключается в предотвращении хищений, следствием которых стала гибель человека, тогда «было бы лучше вешать одного вора из каждой тысячи по жребию». [721]

При этом стоит отметить весьма распространённую ошибку, имеющую место тогда, когда цель превенции случайных убийств распространяется на теорию непосредственной причины, и, поскольку данная задача при применении последней в сравнении с тяжким убийством по правилу о фелонии в целом ещё более недостижима, делается вывод, согласно которому целью сдерживания теория непосредственной причины не поддерживается. [722] Правильный же подход, как видится, сводится к тому, что в преломлении теории непосредственной причины (да и всей доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии) единственным приемлемым аспектом цели превенции является предотвращение именно насильственных преступлений, причём предотвращение не просто посредством сведения их к ненасильственным, неопасным для жизни деяниям (как то иногда утверждается в судебной практике [723] ), поскольку здесь, как было только что показано, превентивный механизм не срабатывает, а именно предотвращение потенциально насильственных, угрожающих гибелью человека фелоний в целом через удержание действующих от какой бы то ни было попытки совершения таких преступлений вообще угрозой вменения им всех последствий учинённого. [724] Только так понимаемая цель превенции и может быть достигнута при применении теории непосредственной причины в частности и доктрины в общем. [725]

Таким образом, реальная достижимость и того, и другого варианта цели сдерживания при применении нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии достаточно спорны; как следствие, выбор одного из них не предопределён изначально, так что предпочитая один, с необходимостью избирается основывающаяся на нём теория, и наоборот.

В конечном счёте, в поиске базиса и теории непосредственной причины, и агентской теории следует обратиться к психологическому обоснованию тяжкого убийства по правилу о фелонии.

Теория непосредственной причины основывается на тезисе об объективном предположительном предвидении любым разумным лицом риска для человеческой жизни, проистекающего из совершения насильственной фелонии. [726] Согласно этому постулату, действующий предположительно неосторожен в игнорировании данного риска (или, по крайней мере, небрежен в его неосознании). В приводившейся ранее цепочке пенсильванских прецедентов данная идея отражается как нельзя более чётко: в 1947 г. суд счёл смерть потерпевшего «прямым и почти неизбежным последствием… входившим или должным входить в ожидаемое ими (т. е. обвиняемыми. – Г.Е.)» развитие событий; [727] в 1949 г. решил, что тот, кто «злоумышленно и с намерением учинить фелонию приводит в движение «цепь реакции» действий, опасных для человеческой жизни, должен считаться ответственным за естественные фатальные результаты таких действий», заметив попутно, что «когда лица, претворяющие в жизнь план ограбления, сами вооружены годным огнестрельным оружием, они показывают тем самым, что они ожидают встречное насильственное сопротивление и что для преодоления его они готовы убить всякого, кто встанет на их пути»; [728] а в последнем деле 1955 г. заключил, что совершающий фелонию ответственен за любую смерть человека, которая стала «прямым и почти неизбежным следствием… изначального преступного деяния». [729] Соответственно, разумная предвидимость риска для жизни и причинная связь между совершением фелонии и гибелью человека оправдывают применение нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии. [730] Думается, не может вызывать никаких сомнений то обстоятельство, что в этом подходе отчётливо прослеживается попытка психологического обоснования тяжкого убийства по правилу о фелонии на базе не просто общего положения о моральной упречности, а реального анализа субъективной составляющей содеянного. Последняя же в данном случае предположительно удовлетворяет пониманию злого предумышления, чем оправдывается осуждение виновного за тяжкое убийство.

Однако не менее убедительным сквозь призму психологического подхода выглядит обоснование и агентской теории. Согласно ему, для вменения обвиняемому последовавшей в результате совершения преступления смерти как тяжкого убийства недостаточно только разумной предвидимости рокового исхода; [731] необходимо ещё дополнительное субъективное условие-требование, заключающееся в том, что действия, причинившие смерть, должны быть совершены в способствование учинению фелонии и достижению преступной цели. [732]

Более того, примечательно, как через посредство психологического понимания тяжкого убийства по правилу о фелонии суды некоторых штатов, воспринявшие агентскую теорию, не отказались и от теории непосредственной причины, ограниченно инкорпорировав в свою практику охватываемые ею так называемые случаи «щита» («shield» cases). [733] Под последними понимаются ситуации, связанные с причинением смерти лицу, используемому обвиняемым в качестве «щита» от пуль при совершении фелонии или бегстве после оного. [734] Соответственно, поскольку потерпевший гибнет от рук третьих лиц (прочих потерпевших, посторонних участников перестрелки или полицейских), вменить учиняющему фелонию такую смерть на основе доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии в рамках его агентской теории невозможно. Тем не менее, многие штаты, придерживаясь данной теории, как прямо, [735] так и obiter dictum [736] признали допустимым приложение к рассматриваемым случаям нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии, обосновывая это не просто предвидимостью рокового исхода, но даже предположительным наличием у обвиняемого самого по себе злого умысла относительно смерти потерпевшего. К примеру, в одном из первых техасских решений, связанном со случаем «щита» и часто цитируемом в судебной практике других штатов, суд решил, что обвиняемый, приведший «в движение силу, которая вызвала гибель пострадавшего… виновен (culpable) настолько же, как если бы он совершил деяние (имеется в виду причинил смерть. – Г.Е.) своими собственными руками». [737] Верховный Суд штата в Пенсильвании прямо признал лицо, использующее потерпевшего в качестве «щита», обладающим точно выраженным злым умыслом относительно его гибели, [738] а в Калифорнии счёл излишним даже прибегать к норме о тяжком убийстве по правилу о фелонии в данной ситуации, найдя, что «использование его (потерпевшего. – Г.Е.) в качестве щита даёт более чем достаточную основу для вывода о злом умысле» и для обоснования осуждения за, говоря условно, «обычное» тяжкое убийство с «обычным» злым предумышлением как противополагаемое тяжкому убийству по правилу о фелонии. [739] Такое восприятие теории непосредственной причины и её «сплавление» с агентской теорией на базе психологического понимания тяжкого убийства по правилу о фелонии весьма показательно.

Итак, вне зависимости от решения вопроса обоснование какой из двух теорий кажется убедительнее или, вернее, достаточно убедительным для допустимости применения нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии, в их развитии и соперничестве очевидно проявляется разработка иного подхода, более углублённо по сравнению с понятиями конструктивного злого умысла и строгой ответственности отражающего реальную субъективную составляющую содеянного.

Подводя итоги, можно констатировать, что с разработкой концепции mentes reae в теоретическом обосновании тяжкого убийства по правилу о фелонии произошли принципиальные изменения.

На смену ранее единообразно господствовавшему понятию конструктивного злого предумышления с его оценкой скорее моральной упречности, чем реальных проявлений психической деятельности, пришло более детальное исследование формально-юридического базиса тяжкого убийства по правилу о фелонии.

Это выразилось, во-первых, в обосновании данного института посредством использования идеи строгой ответственности в части, касающейся причинения смерти, и, во-вторых, в выработке подхода, который (хотя и с известной долей условности) может быть назван психологическим. В нём, как нетрудно увидеть, выразилось ставшее господствующим в рассматриваемое время направление в сторону более тонкого анализа психического элемента преступления, что явилось, в свою очередь, следствием смены парадигм в общей теории mens rea.