Это существо в яме, копошащееся, как навозный жук, в мокрой, стылой земле и завывающее, как только может выть человек, потерявший самого себя, вселял в них ужас. Они стояли, как каменные истуканы, как свидетели на последнем суде. И только, когда на дне колодца появилось нечто оборванное, и только отдаленно напоминающее платье с рисунком в мелкий цветочек, они решились взглянуть на того, кто был главным. И только тогда он кивнул, отдавая безмолвный приказ, и они нехотя полезли вниз, чтобы выловить сегодняшний улов, за которым они охотились десять лет.

– Марвин Прайс, вы арестованы по подозрению в убийстве своей жены, Мойры Прайс. Вы имеете право хранить молчание…

Это подобие человека, этот покрытый глиной голем, размахивающий руками и ногами, как насекомое, проколотое иглой энтомолога, продолжало завывать и биться в сильных руках детективов.

– Нет, она не умерла! Она жива! Вы не понимаете! Она здесь, со мной, она всегда была со мной!

– Вам не следовало писать эту жалобу. Со временем дело бы закрыли. А после вашего письма, мне пришлось всем заниматься по новой. Это наш человек позвонил и сказал вам, что полиция все знает. А вы бросились перепрятывать тело, как мы и ожидали. Нервишки, то, видать, уже не те, что десять лет назад. А, мистер Прайс? Или, может быть, просто Марвин?! Жалкий, жалкий Марвин. Какой же ты грязный, противный, Марвин. Ты только посмотри на себя..

Это была она, опять она, чистая, красивая, недоступная. Опять она. Неотразимая. В своем светлом платье в цветочек.

Уж несколько лет прошло, пролетело, а я все не могу избавиться от тех странных воспоминаний. Сидит занозою в памяти это мое необычное путешествие, и ночь, что я провел в незнакомом городке, которого потом так и не смог найти на карте. И кто мне скажет, было ли это в самом деле, или играет со мной воображение, превращая картины прошлого в некую искаженную быль, ничуть не похожую на реальность.

Но что поделать, если временами, закрывая глаза, я все еще вижу эти вытянутые вдоль стен тени, эти глухие двери, обращенные ко мне и не могу избавиться от ощущения тихого ужаса, дрожи во всем теле, когда заглядываю ночами, что наполнены светом луны, в закрытые наглухо шторами, гардинами и ставнями, бесконечные окна, которыми следят за нами слепыми своим глазами мрачные коробки домов на безымянных улицах тех до отказа набитых ульев, что мы называем городами и мегаполисами.

Что за этими окнами? Кто знает, что скрывают стены, двери, ограды и модные зеленые заборы и изгороди, увитые плющом и жимолостью, призванные сделать наше существование максимально комфортным, но на деле скрывающим все грехи этого мира, коим есть название, а еще больше те, которым названий еще не придумано.

Кто мы за ними, когда разоблачаемся, приводим себя в исконный вид, считая, что никто нас не видит?

Что мы прячем? Почему выключаем свет и превращаемся в один только слух и огромный следящий глаз, неутомимый и ненасытный в своем любопытстве, охочий до уродства и вычурности, отвратительных прелестей, что он так жаждет лицезреть?

Куда мы уходим? Где проводим половину своей жизни?

И что так жаждем увидеть в эти свои специально оставленные для постыдных целей щели, прорехи и смотровые отверстия? Что надеемся найти и кого боимся? Не себя ли? Не таких же, как мы сами?

И возможно ли почувствовать себя более защищенно, надежно, спокойно за двойными, тройными, колючими преградами под напряжением, высокими и мощными стенами, бетонными перекрытиями, окружёнными смотрителями, сторожами и охранниками?

И как часто мы смотрим внутрь себя и что находим там, в самой глубине? И не потому ли строим заборы, что страшна сама истина познания, само понимание того, что глубина и непроглядность зла, что прячется, таится, скрывается там, в самой бездне, черной дыре, грозит, будучи разбуженной, поглотить нас, увлечь в самый безнадежный и страшный хаос, что царит в эпицентре, сломать и сокрушить все и вся, не зная преград и остановок, пока не уничтожит все, что есть вокруг.

Как хрупка и ненадежна эта система, призрачная надуманная бесполезная система охраны наших хрупких телесных оболочек, замыливающих, закрывающих привычным видом, неприметным образом, похожестью на таких же особей человеческих, ту беспросветную ночь, свернувшуюся личинкой, ждущего своего часа эмбрионом, что так и ждет своего шанса, своего часа, чтобы, вырвавшись наружу при полной луне, рвать до крови острыми своими клыками, в припадке ярости и безумной страсти саморазрушения.

Не знал и не задумывался я об этом до той самой минуты, когда по наитию или проклятию, по чьему-то навету, злой силе и ненасытному адскому желанию, сделал тот самый нечаянный поворот, крутанув покрытыми грязью колесами на пыльной обочине, подняв душное вязкое облако, задохнувшись от кашля и потому просмотрев название на синей табличке.

А секундой спустя было поздно, и трасса осталась позади, и скрылась из вида, и катил я навстречу предписанному мне свыше приключению.

Ехал я из служебной командировки, обычной, и ничем не примечательной. Одной из многих, когда дорога превращается в самый смысл существования и держит тебя на своей бесконечной оси и ты передвигаешься вдоль нее, как челнок на прядильном станке, и все встречи и знакомства – это лишь короткие, ни к чему не обязывающие остановки, передышки, мимолетные и быстро забывающиеся.