Я прикидываю, хватит ли жира Камышинке. Она вообще не толстая, не как столичные муданжки, но и не палочный человечек, как Арай. Нормальная рыхлая фигура, какая обычно бывает у сбалансированно питающихся рожавших муданжек. Надо надеяться, на несколько дней хватит. Не хотелось бы экспериментировать ещё и с глюкозной капельницей.

— Ничего не нахожу, — качает головой Азамат. — Никто не запасает эти грибы. У них даже внятного названия нет, поганки и всё. Не знаю, может, если я кину клич, кто и найдёт у себя, но вряд ли к сроку.

— Я могу кинуть клич, — предлагает Хос. — Пойду разбужу пару птиц, так быстрее выйдет.

С этими словами он перекидывается, подцепляет остатки баранины со своей тарелки и трусит на выход. Дверь перед ним открывается по датчику, а в коридоре я вижу тень Дорчжи, который так же трусцой следует за своим охраняемым объектом.

Азамат тоже провожает его взглядом, а потом выключает планшет.

— Тебе бы поспать подольше, — говорит он мне. — Завтра день будет тяжёлый, как бы дело ни повернулось.

Я киваю, хотя на душе неспокойно. Хочется бежать делать анализы, проверять на аллергии, оценивать состояние организма пациентки… Но что я там могу оценить? Плотность первичного бульона?

Поэтому, помаявшись совестью ещё с полчасика, всё-таки отправляюсь спать, наказав мужу не пускать ко мне утром мелкую ни под каким видом. Завтра мне и без неё бесенят хватит.

Мои нервы принимают форму длиннющего опросного листа, которым я донимаю Камышинку всё то время, что мы ждём вестей от Хоса. Он как упорол вчера на ночь глядя в лес, так и не возвращался. Телохранители с ним только по городу ходят, в лесу он сам с усам.

Я планомерно выясняю, что новорожденная девочка может дышать на воздухе так же, как и в воде, поэтому мы решаем пока с аквариумом не заморачиваться, а ограничиться срочным заказом переноски из армированного акрила, потому что, я подозреваю, на руках это существо долго не усидит.

Слегка за полдень Камышинка начинает намекать, что не отказалась бы чего-нибудь съесть, но я запрещаю её кормить перед операцией. Чача воспринимает этот запрет без энтузиазма — и я понимаю, почему. Зубки у его супруги с течением времени как-то подозрительно заостряются.

Но тут я наконец прозваниваюсь Ирлику.

— Что у вас там стряслось? — весело спрашивает он. — Я только что увидел твои сто сорок восемь неотвеченных.

— Мне нужна помощь, чтобы сделать операцию речной дочери, — выпаливаю я, пока связь не прервалась.

Ирлик начинает ржать.

— Найдёшь же ты себе развлечений, — комментирует он. — Какой ещё речной дочери?

— Это ты мне скажи, — я развожу руками, хоть он меня и не видит. — В легендах их так называют: дочь реки. Они выглядят, как э-э… помесь человеческой формы хозяина леса и рыбы-петушка. В детстве. Во взрослом возрасте лучше мимикрируют под людей.

— Какие рыбы в детстве? — покатывается Ирлик. — Да вас там на месяц оставить нельзя, находите всякую дрянь!

— Ты нас уже почти на полгода оставил, — высказываюсь я о накипевшем. — Мы тут твоих котят спасаем, а ты гуляешь невесть где. Давай дуй домой детищ своих спасать!

— Погоди, погоди, — отсмеявшись, серьёзнеет Ирлик. — Ещё раз, что за тварь вы опять подобрали?

Я начинаю нервно пересказывать ему содержание легенд. Он молчит, поэтому я рискую даже послать ему фотку детёныша, хотя связь пошаливает.

— Как мне ещё объяснить? — кипячусь. — Много ли ты вообще знаешь тварей, которые всё детство сидят в реке?

— Ни одной не знаю, — мрачно сообщает Ирлик. — Лиза, я понятия не имею, что это вы нашли, я такого никогда не видел.

— Я тебе говорю, — вздыхаю я, — она устроена так же, как вы и хозяева леса.

Я слышу прямо в трубке, как он скребёт затылок.

— Ну, — говорит он наконец, — если она из реки, то, может, Укун-Тингир что-то знает? Потому что я без понятия. У Байч-Хараха же есть какие-то энциклопедии, я видел, там что написано?

— Там про них ничего нет, — признаю я. — Азамат говорит, легенды про них очень редкие и древние, и он считал, что это всё выдумка, но…

— А точно не выдумка? — перебивает Ирлик.

— Вот вернись и проверь, — фыркаю я. — Её все видят, не только я.

— Ладно, — медленно произносит Ирлик, — я постараюсь к вечеру. Раньше никак. Но это уже не смешно.

И отключается. Понятное дело, моё настроение от этого разговора сползает только ниже. В конце концов, за неимением лучшего выбора, я даже набираюсь сил позвонить Укун-Тингир.