— Мне надо посоветоваться с ним. Понимаете, не с каждым вопросом обратишься в юридическую…

— Вы чем-то встревожены! И не только случившимся. Что-то мучит вас, Сергей?

— Да, есть один вопрос. Насчет одного человечка. Был он в тридцать третьем. В тот самый день. Предполагаю, у этой девушки.

— Уверены в своих словах Сергей?

— Не уверен. Если б уверен…

— Не уверены! Как же вы, Сережа!..

— Он назвал номер дома.

— Дом большой. Вы слишком впечатлительны, а обвинение слишком тяжко.

— Поэтому я и хочу сперва с вашим школьным товарищем посоветоваться. Пусть подскажет, как мне решать.

— Хорошо, Сергей, позвоните мне. Запишите номер. Я познакомлю вас с Анатолием.

В условленный час Сергей позвонил.

В соседних домах все еще толковали о случившемся, каждый судил и рядил по-своему; дворник из тридцать третьего, человек бывалый, уважаемый, определил все со свойственной ему рассудительностью:

— Вообще принимаем меры, однако остался еще процент.

В семье Босы разговор заводили по вечерам, когда собирались все в хате.

— Без веры люди живут, — повышал голос хмурый дед, — я не про бога кажу, в себя люди веру потеряли. Это еще от фашиста пошло. Попадается другой, не разберешь — человек или зверь. Слыхал, происшествия пошли?

Валерка спорил с дедом:

— Дед! Вы прожили жизнь на задворках, на выселках; три двора и лелека на крыше. В сто лет случалось что-нибудь, и потом еще сто лет про то рассказывали. А теперь вокруг вас миллионы и каждую секунду что-либо происходит — статистика.

Дворник сказал — процент.

Валерка сказал — статистика.

А дед, как все деды, оглядывался на века прошедшие, заглядывал в грядущее, и ему горько было, что люди не хотят жить как положено людям.

Василь в подобных разговорах участия не принимал, занятый своими заводскими делами и мыслями. Завидной удачи был он человек. И возраста завидного, когда жизнь слагается из бесконечного числа великих и малых радостей. Свежесть утра, первый снег, первые встречи, нежданный грозовой дождь. И нужно укрыться от непогоды, накинуть на плечи подружки пиджак и согреть плечи, а потом прыгать через лужи, и снова солнце и радуга, вещающая погожий день, и смех от того, что промокли до нитки и одежда прилипает к телу.

У Василя как-то все ладилось — фартило, говорили ребята.

Должно быть, эта удача крылась в нем самом, в душевном складе, в душевном здоровье.

И на заводе в бригаде все хорошо сложилось, одно к одному, ребята делом живут, работой, а не так, — от проходной до погребка. Но и то сказать, бригада не с неба упала, по одному подбиралась; дело новое, сложное, каждая деталь требует внимания и грамоты. Без должного навыка и понимания микроны не доведешь. Так что получалось — дело людей отбирало, а люди к подходящему делу стремились. По взаимности. Ну и мастер. Известно, от мастера многое зависит, вокруг нерадивого толковая бригада не соберется.

А мастер у Василя был молодой, с малым опытом и корней особых заводских не имел, не то чтобы потомственный — на новом заводе новый человек. Казалось, вот где прогадал Василь! Рисковое дело, сорваться легко, запорят заказы, повалит брак, пропала заводская репутация. Но что в молодом мастере с первых дней увидел Василь — рабочую хватку, великую тягу к своему делу. Воистину человек верного глаза; автоматику тонко понимал, как подлинный художник видел деталь и жизнь ее в общем, целом. Не имел он еще ни наград, не говорили еще, не писали о нем, утверждался, измерялся человек совершенной работой.

Вот, собственно, и весь фарт Василя — собрались вокруг общего дела дельные ребята. Потом, все по тому же закону, обосновалось любительское конструкторское звено. У каждого свой конек в самодеятельности, одни пляшут или крутят киноленты, другие собирают пуговицы и этикетки; звено Василя создало модель новой гоночной веломашины — легкую, с неслышным, шелковым ходом, обтекаемой осанкой, предельными скоростями.

Для ребят, столь успешно начинающих рабочую жизнь, завод становится сущностью бытия, мерилом всего происходящего. Василь все больше входил в производство — так он говорил о себе. И дома производственный разговор, все мерится заводской меркой; постепенно из него вырабатывался деловой, погруженный в производственные заботы человек, и уж чему другому сквозь этот круг деловой озабоченности пробиться трудно.

Не сразу заметил Василь встревоженность Таси. Он не любил рассуждать вообще, вне событий и времени; жил непосредственными впечатлениями, считал действительным только то, что подходило вплотную, осязаемо — работа, учеба, машины, скорости на велотреке и гоночных дорожках, — судьба страны, непосредственное следствие деятельности его и всех людей.

А тут вдруг ворвалось иное, вне заводского потока, учебников и чертежей, за гранями налаженного, точно очерченного мира.

Произошло это, помнится ему, в праздничный вечер, когда вдруг за окном увидел Тасю, очень близко в квадрате окна. Вернулась из кафе, поникшая, с потухшими глазами. Внезапно вспомнилось — Маринка хотела говорить с ним о чем-то важном, может, о Тасе?