И завидуя, всполошился: едут разбираться, а сигналов снизу не было и не имеется…

Что это он намекнул — Новый год?

Да, собирались, встречали. В узком кругу. Шевров познакомил Брамова с Янкой. Новый год давно стал старым, много дней ушло, но Брамова снова потянуло: целую ручки!

Неожиданный телефонный разговор не выходил из головы Серафима Серафимовича. Брамов умеет втиснуть между строк нужное дельце. В чем это дельце? Что главное для него: комиссия или Янка? Тон столичного друга благожелательный, ничто, видимо, не угрожает Серафиму Серафимовичу. Напротив, все складывается благоприятно, не противоречит служебным и житейским планам Шеврова.

Давно миновали времена — уверял в откровенных, приятельских беседах Серафим Серафимович, — когда человек мог жить, как бог на душу положит. У него, Серафима Серафимовича, все было рассчитано, расписано, учтено, на каждого встречного свой реестр, на каждом листке календаря пометочки, крючочки, запоминания.

Шевров остановил в коридоре Надежду Сергеевну:

— Брамов только что звонил. Собираются…

— К нам всегда кто-нибудь собирается.

— Надо Богдана Протасовича предупредить. Да не знаю, как заговорить. Опасаюсь. Больно уж крутоват.

— А вы никак не говорите. Приедут, тогда и станем разговаривать.

— Надежда Сергеевна, дорогая, вы заметили — с вами я всегда откровенно. Вы прямой человек, и я прямой человек. Признаюсь, Брамов опять свое, насчет нашего глубокоуважаемого. Глубокоуважаемого Богдана Протасовича. Пущай, мол, на кафедру возвращается. Молодым девицам биопоэмы читать.

— Вас, очевидно, возмутил недопустимый тон?

— Да, безусловно. Однако, Надежда Сергеевна, верите ли, не нашел, что ответить. Искренне говорю. Так молча и положил трубочку. Положил, а сам рассуждаю: Брамов, конечно, резкий человек. Жестко поворачивает. Однако кто же его знает, а вдруг Брамов прав по-своему?

«Что это Шевров разоткровенничался? — недоумевала Надежда Сергеевна, — сколачивает общественное мнение? Готовится к собранию? Воевать с ним? Спорить? Но ведь сама сегодня — пусть иначе, иными словами — упрекала Вагу, обвиняла… Воевать или не воевать?..»

Вспомнилось: однажды на собрании хвалили товарища за умение сглаживать углы. Так и записали одобрительно: «всегда сглаживает острые углы».

— Серафим Серафимович, вы любите сглаживать острые углы?

— Не понял вас, Надежда Сергеевна.

— Острые углы, спрашиваю, умеете сглаживать?

— Какие углы, извините?

— Острые, острые! На собрании сглаживать будете или выступите прямо? Имейте в виду, я прямо выступлю. Открыто. Против вас и против Брамова.

— Против меня? Почему, Надежда Сергеевна?

— Да потому, что вы черните Вагу, даже не понимая, что такое Вага. Даже не представляете себе значения для нас, для нашей работы…

— Верите в незаменимых, Надежда Сергеевна? Не верите в силу коллектива?

— Что вы, Серафим Серафимович, такое тяжкое обвинение! Неправильно меня поняли. Убеждена в полнейшей заменяемости. Нужно только хорошенько продумать этот вопрос.

До встречи с Надеждой Сергеевной Шевров не собирался возобновлять разговор с Вагой, но теперь это стало необходимым.

— Я к вам, Богдан Петрович.

— Что-либо срочное?

— Нет. Однако утром нам помешали…

— Вы где обедаете, — спросил Богдан Протасович, — дома или в столовой?

— Дома. По причине желудка и печени.

— Дома-а… — протянул Богдан Протасович, прислушиваясь к теплому, уютному слову, — представьте, и мне пора домой…

— Долго не задержу. Придется уделить время, Богдан Протасович.

— Ну что ж, прошу вас, — Вага предложил стул, не тот, на котором только что сидел Василь Корж, а прямо перед собой, по другую сторону стола.

— Богдан Протасович, разрешите говорить откровенно.

Вторично в этот день Шевров начинал откровенный разговор.

— Звонил Брамов. Вы знаете его — из отдела…

— Да, нам приходилось встречаться с товарищем Брамовым.

— Завтра он прилетает с комиссией… — Шевров присел к столу, — надо как-то подготовиться, — проговорил Шевров таким тоном, будто оказывал Ваге неоценимую услугу.

— Разве мы не готовы, Серафим Серафимович?

— Вы как-то рассеялись, Богдан Протасович, отошли от насущных вопросов, слишком много времени уделяете молодым.

— Здесь не может быть слишком много. Может быть только слишком мало.

— Непомерно много. Это не мое личное мнение. У нас сейчас создалось исключительно благоприятное положение в лаборатории актина. Исключительно благоприятный момент. А вы рассеиваетесь. Слишком много доверяете самостоятельных работ молодым. Могут затормозить, потянуть назад…