— И ты меня вот так просто отпустишь? — спросила она дрогнувшим голосом, проглотив рыдания, застрявшие в горле.

Она смотрела в темные миндалевидные глаза своими — огромными голубыми, блестевшими от слез. За его глаза и улыбку в эти мгновения она готова была отдать свою жизнь Отдать всю, без остатка, отказавшись от всего, только чтобы он был, просто был, пусть даже и редким гостем в ее жизни. Он ведь был ей таким родным, таким близким, он был неотъемлемой частью ее самой.

— Ну, не так просто! — улыбнулся он и притянул ее к себе. — И я все же надеюсь, что даже после твоего замужества мы не перестанем дружить!

Дорош обнял ее, усадил к себе на колени и коснулся губами ее щеки. Злата же в ответ обвила руками его шею и, вдохнув такой знакомый до боли аромат его парфюма, прижалась губами к его виску.

— Я не собираюсь замуж за Лешку, просто учительская деятельность, как оказалось, не моя стезя. Я не хочу больше работать учительницей в этой школе. Деньги у меня пока есть, а весной я найду себе что-нибудь другое, — тихо сказала она, не собираясь открывать ему истинных мотивов своего поступка, а их было много.

Дорош ничего не ответил, просто поднял голову и коснулся своими сухими горячими губами ее губ, мягких, чувственных, пахнувших лесными ягодами. Где-то на самом донышке его души шевельнулась совесть, которая редко давала о себе знать. Ведь он с самого начала знал, почему она ушла. Ведь он знал Злату Юрьевну Полянскую.

Спустя несколько дней в окошко Златиного дома постучали. Вечерело. За окном завывала вьюга. Девушка никого не ждала, сидела с ноутбуком в столовой за столом, а рядом в подсвечнике стояла свеча, да и лампа керосиновая всегда была наготове. Свет этой зимой в Горновке отключался часто, особенно в такую непогоду.

Она испуганно вздрогнула и, чуть отодвинув занавеску, стала вглядываться в темноту. А там, кутаясь в пуховый платок, согнувшись, стояла баба Маня.

Злата отодвинула стул и опрометью бросилась на веранду.

— Ну i мяце! Ну i мяце! I калi ужо гэта зiма кончыцца! — сетовала старушка, снимая с себя платок и стряхивая снег. — А у цябе цёпла, Златуля. Хвацiць табе дроу да канца зiмы?

— Должно хватить! — кивнула Злата, выжидающе поглядывая на старушку. Понятное дело, она пришла не просто так. Наверное, что-то случилось. Она помогла бабе Мане снять полушубок и провела в столовую.

— Пойду, поставлю чайник, — сказала она и отправилась на кухню.

Старушка с ахами и охами опустилась на стулу теплой печки.

— I мне хвацiць. А не, дык па вясне вазiць будуць, купiм! Абы дажылi да вясны. А я, Златуля, во прыйшла цябе праведаць! Тэляфоны зноу жа не работаюць! Жывём радам, а за усю зiму бачымся нечаста! Як ты тут адна? Нiна была у меня заучора, казала, ты на работу не ездзiш. Захварэла, мо?

— Уволилась! — крикнула из кухни Злата.

— Чаго? — изумилась старушка. — Харошая ж работа! Мая унучка работая вучыцельнiцай. Ёй наравiцца, яна i кватэру сабе пастроiла! А ты, мо, тожа да маткi у горад паедзеш?

— Нет, не поеду! Просто планы на жизнь у меня несколько изменились!

Злата вошла в комнату с двумя чашками горячего чая, а потом принесла еще конфетницу с печеньем и блюдечко с лимоном.

— Баб Мань, давайте пить чай, а то вы ведь замерзли совсем. Да вы не переживайте за меня, со мной все будет хорошо!

— Ён ездзiць? — спросила баба Маня, понизив голос.

Спросила об этом впервые, а Злата прямо вздрогнула, и щеки сразу заалели. Она никогда не задумывалась, знают ли в Горновке о ней и о Дороше. Оказывается, они все знали и, скорее всего, не одобряли ее выбор.

— Бачыла колькi разоу, стаяу тут… Кiдай ты яго, Златуля, не пара ён табе! Абiдзя ды кiне, ды яшчэ з дзiцём… Паслухайся старую бабу! Гора не абярэшся з iм. Лепш бы ты з Лёшкам была! Шчасця табе з iм было б… Звоня ён?

— Нет, — коротко бросила Злата, усаживаясь за стол напротив бабы Мани, но не решаясь, однако, встретиться с ней взглядом.

— Гора у iх, — тяжело и горестно вздохнув, сказала баба Маня. — Цiмафееуна не казала раней, а тут прыйшла сёння да i плача. Дачка яе, Лёшкi матка, бальная вельмi. Рак у яе. Рак па-жэнскi. Пасля Новага года ёй апярацыю рабiлi, а тады i аблучалi. Толькi нiчога не памагло. Рак усё нутро сжырае… Позна ужо, корнi пайшлi, i нiчога нельга зрабiць. Цiмафееуна заутра з дзедам паедуць у Мiнск. Дадому яе адпусцiлi памiраць! — вытирая мокрую щеку, закончила баба Маня.

— К-как?… — заикаясь, спросила Злата, не веря собственным ушам, ведь Лешка ничего не говорил ей. — Но…

Потом девушка вспомнила его глаза и то, какими грустными и печальными они были, несмотря на все его старания держаться и не подавать виду. Да, он смеялся и пел вместе с ней, но в голубых глазах его застыла тревога и затаенная боль, причину которой Злата не смогла разгадать. Она была так поглощена собственными несчастьями, что даже не заметила, что с Лешкой что-то не так! Но почему он ничего не сказал ей?