И теперь в его объятиях уже долго истерично всхлипывала та, что, казалось, вовсе плакать не умеет. Но оказалось, она лишь хорошо сама себе врала, скрывая чувства глубоко в душе. И быть может, где-то в ещё более глубоком закоулке её подсознания, под сотней замков, горит маленький костерок или свечка тёплых чувств к нему.

Ксавье решил, что если так оно и есть, он как-нибудь отыщет все ключи, отопрёт все двери и поможет пламени разгореться. Но как-нибудь в другой раз… не в день смерти Юджина. Сам себя он считал хорошим парнем и не собирался использовать минуты, когда Уэнсдей плохо, чтоб нагло взломать замки к её сердцу. Если она того пожелает в такой день — тогда уж сама отопрёт их. А он в другие дни попытает удачу в стараниях разобраться с ними.

Он прижимал к груди голову плачущей, такой неожиданно беззащитной Уэнсдей, пока она вдруг не затихла. Рыдания стихли, а её до того напряженное, как всегда, тело расслабилось, будто обмякло. И хотя Ксавье хотелось, чтоб она могла в его руках расслабляться, но не так он себе это представлял…

Опустив настороженный взгляд, он увидел, что на её непривычном, красном и опухшем лице глаза закрылись, а губы безвольно приоткрылись. Из растрёпанных кос выбилось несколько милых чёрных прядок. Сначала Ксавье сослался на наваждение, но девушка вправду заснула.

В его объятиях находилась спящая девушка… наверно, когда она придёт в чувство, то убьёт его. Или так она наконец показала, что полностью ему доверяет, как бы ни повторяла, что в полной мере не доверяет никому, даже самой себе. Точнее, самой себе — особенно. И друзьям — тоже. Но, может, хотя бы ему смогла? Решилась сделать единственное исключение…

Ксавье задумался, как следовало поступить дальше, и поднял рассеянный взгляд к небу. Оно уже знало ответ: с востока стремительно наступала низкая грязно-фиолетовая туча, несущая страшную грозу. Кажется, в той части леса, что уже прогнулась под тяжестью стихии, шёл ливень. Кажется, через несколько минут и башни академии пропадут за стеной дождя. Бежать туда было бы глупо…

Он осторожно поднял девушку на руки — та оказалась лёгкой, как ребёнок лет десяти, — и побежал к своему убежищу и творческой студии. Там много картин, которые не хотелось показывать Уэнсдей, но он за прошлый год понял — если ей захочется, она без его ведома проберётся туда и осмотрит ещё больше, чем следовало. Самостоятельно принести её туда даже безопаснее.

Пока он бежал, Уэнсдей не проснулась. Лишь единожды сквозь сон что-то пробурчала. Ксавье не был уверен, но, кажется, она кого-то прокляла до тринадцатого колена. Он уже это нашёл милым. Главное, чтоб она его не прокляла на какую-нибудь импотенцию. Это всё-таки нежелательно.

Ему удалось скользнуть в домик, прежде чем ливень застучал по крыше, а мир испуганно содрогнулся от грома. Ксавье никогда не считал себя первоклассным бегуном, но навыков, выработанных ещё в детстве, когда он сбегал из дома — такие себе деньки были — хватило, чтобы обезопасить девочку и себя от холодных струй дождя. Уэнсдей может любить или ненавидеть ливни и грозы, её право, но мокнуть ей не следовало.

Он положил Уэнсдей в новом гостевом уголке, что оборудовал недавно, купив за пару копеек у какой-то в страхе сбегающей из Джерико семьи расшитые цветами диван и кресло, потрёпанный кофейный столик и походную газовую конфорку. С ней он мог заварить чай или даже что-то приготовить.

Чтоб она не мёрзла, Ксавье укрыл её клетчатым пледом. Может, Уэнсдей и не могла чувствовать холод, но он в этом сомневался. Да и обычная колючая ткань не должна у неё вызвать по пробуждении рвотный рефлекс. Он на это надеялся.

Новых раскатов грома не доносилось, и он стал спешно прятать под брезентами, в ящиках или за тумбочками те картины, что не хотел демонстрировать девушке. На всех полотнах, что он скрывал, была изображена она. Часть картин появилась на свет под влиянием реальных событий, а другие рисовались от воодушевления после снов и видений.

Из рюкзака Уэнсдей вылез Вещь.

— Ни слова ей об этих картинах, договорились?

Рука отбила пальцами положительный ответ, и Ксавье продолжил прятать рисунки.

Но одну картину он не узнал… быстрый набросок на обычном листе А4, что лежал среди стопки знакомых изображений. Нечёткий, нарисованный всего парой цветных карандашей, но холод от него пронзил тело до самых костей. Он такое мог нарисовать только под влиянием сильнейшего видения, раз не помнил, как это нечто явилось на свет. И хотя он мало понимал в природе своих видений, колени подогнулись от всепоглощающего ужаса.

На картине была изображена гроза и часть школьного двора, где уже дважды убийца оставил своих жертв. Но толпы не было… одинокое тельце с косичками в чёрной майке и шортах омывала вода и кровь, но лица у неё не было. Вместо него — голый, омытый ливнем череп.

Только не Уэнсдей…

Мир вокруг тоже взвыл от страха за неё: уши заложило от вымученного и протяжного раската грома.

Девушка вдруг присела, с отвращением отпихнув от себя плед. Растерянной или грустной она не выглядела: к ней вернулось привычное выражение, хотя лицо осталось опухшим, но не красным. Только из-за сбившихся в нелепое гнездо волос она смотрелась скорее забавно.