— Давай, подмахну, — он подписал первую.

— Второе — «одобрямс» на мультипликационный фильм «Остров сокровищ».

— Одобряю, — расписался Шолохов.

— Третье — направление на рассмотрение в ЦК КПСС закона о введении возрастных ограничений на книжки с последующим ослаблением цензуры.

Заржав, Шолохов покачал на меня пальцем:

— Э, нет, такое я подмахивать не стану!

— Надо было вечером приходить, — вздохнул я.

— Хоть среди ночи подними — не стану! — ухмыльнулся он. — Наша культура всем принадлежать должна, от мала до велика, и пошлости с грязью в ней не место.

— Когда я «Тихий Дон» прочитал, я неделю спать не мог, — насупился я. — Сифилис снился.

Чистая правда — в прошлой жизни я был очень впечатлительным.

— И правильно! — не смутился Михаил Александрович. — На то и расчет — страшная болезнь, смертельная, ее бояться и надо!

— Что ж, — я сложил подписанные и неподписанный листочки обратно в папку. — Попробовать стоило.

— Стой, — он пришлепнул папку ладонью.

— Стою! — обрадовался я.

Шолохов достал неподписанный листочек и положил в ящик стола.

— Обоснование твое читал — капитализм, мол, ругать неудобно. Приспособленец ты, Сережка, постоянно классовой борьбой свои хотелки прикрываешь, — укоризненно посмотрел на меня.

— А что я сделаю, если дубьё партийное без полировки теорией вообще ничего не воспринимает? — пожал я плечами. — Шаг влево-шаг вправо, сразу визги «КОНТРА!!!». А сами-то че для страны сделали, кроме получения спецснабжения и перекладывания бумажек с места на место? Я, извините, настолько приспособленец, что меньше чем за три года активной деятельности больше миллиарда человек к Союзу намертво геополитически привязал. Валюты в бюджет как треть нефти приношу. Полторы тысячи жилых многоквартирных домов и частных домиков без счета наставил. С дефицитом в меру сил бороться помогаю, фрукты, б*ядь, экзотические в пионерлагеря вожу, туристов за бугор гоняю, чтобы комплекса неполноценности у сограждан не было — из-за него наши предатели «свободу» и выбирают. Плохо?

— Оправдываешься, значит совесть не чиста, — заметил Михаил Александрович.

— Ага, — подтвердил я. — Грешен и порочен.

— Таких хитрожопых как ты в тридцатые бы даже на производство не пустили, — добавил он. — Только лес валить, и то если пулю пожалеют.

— Хорошо, что я родился попозже, — нагло улыбнулся я. — Спасибо, что ругаете, от земли оторваться не даете.

— Клоун! — фыркнул Шолохов.

— С Никулиным выступал! — похвастался я.

— Слышал, — улыбнулся Михаил Александрович и посерьезнел. — Значит так, я этот год доработаю и на пенсию. Болею я.

— Жаль, — вздохнул я.

— Не жалей, помирать пока не собираюсь, — отмахнулся он. — Знаю, зачем поставлен — Федина сковырнуть. К осени сделаю, а за месяц до увольнения бумажку твою подпишу — как раз в ЦК рассмотреть успеют. Подарок тебе на Новый год будет.

— Спасибо вам большое и за то, и за это, — поблагодарил я.

— Был у нас Генсек-охотник с ружьем, а теперь Генсек-паук с карандашиком, — добавил он.

— Так лучше? — спросил я.

— Человек с карандашом там, — ткнул Шолохов в потолок. — Гораздо органичнее смотрится, чем человек с ружьем. Но карандаш опаснее — одним росчерком миллионы судеб поломать может. Хорошо, что паук сам мошек ловить не любит, а слушает сигналы. Внимательно на деда смотри, учись — мы уйдем, ты останешься. Понял?

— Понял, — подтвердил я.

— Все, беги, дел много.

— До свидания, Михаил Александрович.

Покинув кабинет, мы отправились на четвертый этаж.

— Благословил меня живой классик на царство, — поделился я радостью с Вилочкой. — Приятно прямо.

— Не любит он тебя, — заметила девушка.

— Я ж не рубль, чтобы меня все любили, — пожал я плечами. — Полезность признает и хорошо. Повезло, что Федина еще больше не любит.

Двери лифта открылись, мы прошлись по коридору, и я постучал в четыреста седьмой кабинет.

— Да!

Зашли.

— Хороший кабинет, — похвалил я актуальную обитель Василия Петровича.

Квадратура увеличилась раза в два, прибавилось шкафов, на подоконнике — горшки с геранью, на стене — благодарственное письмо за подписью товарища Фурцевой. У стены же нашелся прикрытый для сохранности тряпочкой кинопроектор и сложенный белый экран на подставке.

— Не жалуюсь, — улыбнулся он. — Про Тарковского поговорить хотел.

— Про Тарковского поговорить я всегда рад! — хохотнул я, усаживаясь напротив. — «Солярис»?

— Снимает «Солярис», — кивнул функционер. — Тебе словами объяснить или посмотришь? — кивнул на проектор.

— Посмотрим, — решил я.

Василий Петрович подошел к шкафу, достал оттуда бобину…

— Помогу! — вызвался и пошел раскладывать экран.

— Угу, — одобрил он и «расчехлил» проектор, подкатив его к противоположной стене.

Вилочка тем временем задернула портьеры.

Функционер заправил пленку:

— Сцена планировалась, в зеркально-стеклянных декорациях. Семьдесят тысяч рублей на них угрохали.