К тому времени собравшиеся на улице, устав оскорблять хозяина дома, поутихли. Негромкие звуки их голосов и звон оружия стали почти неслышными. Но затишье скоро кончилось, на сей раз уже навсегда. Вновь раздались радостные возгласы. Создавалось впечатление, что собравшиеся выражали ликование по поводу того, что наконец увидели того, кого им более всего недоставало.

«Что ж, — мысленно подытожил командор, — теперь все в сборе, ждать осталось недолго. Совсем недолго».

Заметив на лице юноши выражение недоумения, старик указал на пергамент и сказал:

— Это всё, что я оставляю по себе, уходя в мир иной...

Он не успел договорить, в комнату ворвался взволнованный слуга.

— Простите меня, мессир, — воскликнул он. — Грязные грифоны там на улице задумали очень худое. Они отовсюду стаскивают вязанки хвороста, боюсь, как бы они не вознамерились поджечь нас.

— Тогда они обезумели, — покачал головой командор. — Кем бы ни был нынешний князь, он, как, впрочем, и любой другой властитель, не позволит запросто устраивать пожары в собственном городе. Впрочем, они только пугают, — уверенно проговорил он и спросил: — Верно ли я понял, Андрэ, к ним присоединился Баграм, мой старый ненавистник?

Слуга кивнул и, не скрывая удивления проницательностью господина, произнёс:

— Да, мессир, он со свитой только что подъехал.

Однако более всего слугу волновала расстановка сил.

— С ним до дюжины народу, — проговорил Андрэ и, демонстрируя хорошие способности в счёте, уточнил: — Итого, вместе с теми, кто уже был, их почти четыре десятка. Если они подожгут дом, нам...

— Они не подожгут дом, — без тени сомнения ответил командор. — Как раз то, что там находится Баграм, убеждает меня в этом лучше, чем чьи-либо страстные заверения. Он ненавидит меня больше других, хотя бы уже за то, что не без моей помощи многие из этих грязных киликийских грифонов были не раз выдворяемы отсюда и тридцать и тринадцать лет назад.

Вы были ещё детьми тогда, когда нечестивые пещерные жители, эти варвары из гор Тавра, обманом захватили наш город, пользуясь отсутствием князя. Целых четыре года они бесчинствовали тут, но потом наконец горожане изгнали их прочь. Баграму и его присным больше некому мстить за своё бегство, кроме меня. Но, несмотря ни на что, он всё же достаточно разумен, чтобы понять: нынешнему князю не нужен лишний шум, как не нужны ему и пожары. Он у них, пожалуй, один из самых умных. Если эти горные варвары вообще заслуживают того, чтобы оценивать их как цивилизованных людей. И чего уж точно нет у них и в помине, так это чести, у язычников и у тех куда больше благородства.

Собравшиеся на улице мужчины не дали старику закончить. Один из них, обладавший, несомненно, очень зычным голосом, благодаря которому осаждённые прекрасно слышали каждое слово, прокричал:

— Эй, Жослен! Эй, ты слышишь меня, старик?! Молишься там? Молись, потому что мы сейчас поджарим тебя!

Командор не удостоил врага ответом, но лишь велел оруженосцу и слуге внимательно выслушать приказы.

— Принеси ковчежец, Филипп, и положи в него вот эти листки, — сказал старик и, когда молодой человек исполнил распоряжение, продолжал: — Это моё наследство. Я бы очень хотел, чтобы потомки прочитали мой рассказ о гибели первого королевства Иерусалимского, потому прошу тебя, мой верный и храбрый оруженосец, и тебя, мой лучший слуга, сохранить моё сокровище. Ибо этот труд, которому я посвятил все те годы, что прошли со дня возвращения моего государя на престол Антиохии и до дня его смерти.

Он замолчал, и юноши осмелились задать вопрос.

— Но как же мы сможем исполнить вашу волю, мессир? — начал Филипп, и Андрэ подхватил:

— Дом окружён, грифоны вот-вот бросятся на штурм, нам едва ли доведётся уцелеть!

— Слушайте меня, отроки, — старик поднял палец. — Этот дом строили ещё во времена второго владычества Византии в Сирии [11] . В ту пору люди имели так же мало оснований доверять соседям, как и теперь. Сирийцы, киликийцы и прочие грифоны косились друг на друга, со дня на день ожидая наскока сарацин. Все искали момента открыть захватчикам ворота и в то же время очень боялись, как бы другие не опередили их с этим.

Он умолк, словно собираясь с мыслями или раздумывая, говорить или не говорить юношам того, что собирался. В это время вновь послышался голос мужчины, который тщетно, но терпеливо дожидался ответа хозяина дома:

— Эй, Жослен, ты не умер там? Подожди умирать, старик. Не лишай нас удовольствия насадить тебя на вертел, облить маслом и как следует прожарить, а потом снять твою покрывшуюся аппетитной корочкой кожу и скормить нашим псам. Собаки ведь не смущаясь жрут своих!

Это заявление вызвало бурный восторг осаждающих, которые буквально зашлись от хохота и принялись громко кричать, потрясая оружием.

— Смеётся тот, кто смеётся последним, Баграм, — еле слышно проговорил командор, и единственный глаз его на миг вспыхнул зловещим светом.

«Посмотрим, как решит Бог... или дьявол, — добавил он уже мысленно. — Может статься, нам придётся уже сегодня жариться вместе. Если речь идёт об одной сковороде или котле для нас двоих, я не стану возражать против твоей компании, Баграм-победитель».

Старик продолжал:

— Я точно не знаю, но говорят, будто дом этот принадлежал оружейнику Пир или Пиррусу, киликийцу родом. Когда сельджуки отняли Антиохию у базилевса грифонов, а произошло это всего лет за десять до того, как папа Урбан призвал к священной войне за освобождение Гроба Господня, Пир перешёл в магометанство и принял имя Фируз.