Шрифт:
– Ты не смеешь мне угрожать, Саша. Меня здесь все знают. Я – уважаемый человек. Эй, Рахматулла, салам! – поздоровался он с продавцом-соседом. Махнул рукой куда-то дальше: – Акиф, Тимур Леонидович, салам!
Ему ответили.
– Видишь, Саша? – сказал Кярим Ахметович. – Я позову людей, они все здесь встанут. Что ты можешь против меня?
Лаголев улыбнулся. Вот мир, подумал он. Вот я. Что он может мне сделать? Ничего. Я – на острове. Кярим Ахметович заволновался.
– Ты изменился, Саша, – он всмотрелся в Лаголева. – Очень изменился. Раньше не такой был. Ты заболел, Саша?
– Скорее, выздоровел, Кярим Ахметович.
– Ой, нет, Саша! Боюсь, что нет.
– В «Криминальной России» была статья, – сказал Лаголев, вытаскивая и расставляя ящики на столе. – Про маньяка Кумочкина. Не читали?
– Зачем? Я такое не люблю, – нахмурился и опять заволновался Кярим Ахметович.
– Он гонялся за своими жертвами с топором.
Кярим Ахметович вздрогнул.
– Саша, зачем ты об этом?
– Я к тому, Кярим Ахметович, – сказал Лаголев, – что раньше для меня наши нынешние времена были как тот Кумочкин. Догонят и прибьют.
– Топором?
Лаголев кивнул.
– Топором. Безденежьем. Неустроенностью. Безработицей. Чем угодно.
– Да, времена… Криминал сплошной, Саша!
– А сейчас я посмотрел на это по-другому. Я вдруг подумал… – Лаголев с натугой поставил между ящиками весы. – Я подумал: если я изменюсь вслед за этими шкурными временами, значит, они, как Кумочкин, догнали меня и снесли мне голову. И стал бы я тем, кого вы вполне могли бы опасаться. Подворовывал, пил, пакостил бы по-тихому. Поэтому я решил не меняться. Стоять, как скала.
Кярим Ахметович качнул головой.
– Ты философ, Саша.
Лаголев положил несколько гирек у основания весов.
– Я думаю, что вокруг нельзя смотреть гадкими глазами. Иначе гадким становишься сам. Я почему-то уверен, что и вы хотите видеть мир светлым. Значит, у вас нет иного выхода, как расплатиться со мной.
– Ай, Саша!
Кярим Ахметович передернулся, словно что-то противное и склизкое заползло ему за воротник. Лаголев пожал плечами и принялся безмятежно натирать плоские чаши.
– Ты не философ, Саша, ты – идеалист.
Кярим Ахметович вздохнул и погрозил работнику пальцем. Глаза его сделались печальными. Он постоял, глядя, как чаши весов под руками Лаголева приобретают мягкий блеск, и медленно побрел к выходу на задний двор.
– Работай, Саша.
Вернулся Кярим Ахметович через пять минут и выложил на стол две стопки мятых купюр.
– За первый месяц – пятьсот. За второй – четыреста семьдесят, – сказал он. – Ты, Саша, два раза в том месяце опоздал, поэтому меньше. Это честно, мне кажется. Я вообще сейчас ради тебя денег одолжил, да.
К лотку с журналами Лаголев добрался где-то к пяти. Торговли уже не было, лоток за решетчатыми жалюзи белел сучковатой фанерой. Всю не распроданную типографию Руслан погрузил на «каблучок» и уехал. Впрочем, Лаголев имел цель, отличную от того, чтобы выступить продавцом прессы. Наверное, с час он высматривал старушку в сером пальто с рукавом, обшитым белыми нитками.
Мимо шли люди с работы, с комбината ЖБИ, с торговых площадок, с завода «Пламя», усталые, озабоченные, мрачные, с сумками и без. Лаголев смотрел на них и думал, что каждого второго стоит отвести на остров. Нет, каждого первого. Бери за руку и веди к себе в квартиру. Он думал, что поговорит с Наткой, и она будет не против. Сделаются практикующими целителями. Чем плохо?
К остановке, наполняющейся народом, с перерывами подруливали дребезжащие автобусы и увозили часть людей в тускло подсвеченных чревах в их дома. Темнело. У киосков с выпивкой закручивались ручейки страждущих. Шелестели выброшенные газеты бесплатных объявлений. В темно-синих куртках прошли милиционеры.
Старушку Лаголев увидел, когда дал себе последние пять минут.
– Бабушка!
Он сорвался с места и мимо цветочной будки побежал к измызганному фасаду, к темной, похожей на провалившийся рот арке, к выставленным там мусорным бачкам.
– Бабушка!
Тяжелый пакет так и норовил ударить по ноге. Старуха, услышав его, сначала повернула от бачков в сторону, потом застыла, поняв, видимо, что от него, молодого, здорового, ей никак не уйти.
– Я не трогаю, не трогаю чужое! – заявила она, закрываясь от Лаголева перевязанной ладонью.
Сгорбленная маленькая фигура сжалась в ожидании толчка или пинка.
– Бабушка.
Болью схватило сердце. Лаголев остановился, протянул пакет. В пакете были собранные на скорую руку продукты. Огурцы, помидоры, куриная тушка, килограмм картошки – все, что удалось купить до закрытия рынка.