Она всхлипнула.

– Тише, тише, – Лаголев принялся поглаживать ее по затылку. – Мы как-нибудь...

– Ты не понимаешь, – сказала Натка, обнимая его в свою очередь. – Он разрушил мою, твою, Игореву жизнь, жизнь Маши и ее матери, и еще много-много жизней просто потому, что привык только жрать, брать…

Она зарыдала.

– Натка.

– Я скоро лаять начну, Саша. Гавкать. На… на тебя. На всех. И все… все мне будут враги, а не люди.

– Нет, – сказал Лаголев.

– Почему нет?

Лаголев промолчал. Он обнимал жену и пытался вызвать в себе островное тепло. Казалось, в груди что-то ворочается, тихонько скребет о грудную клетку, едва-едва дышит, как прогоревший уголек. Связи с островом не было. Сволочь этот Марик! Ну зачем ему остров? Доллары сшибать?

Натка вздрагивала в его руках.

На мгновение Лаголев перенял ее боль и зашипел сквозь зубы, готовый сойти, как Кумочкин, с ума, сделаться в десять, в тысячу раз страшнее Марика, чтобы сожрать его с потрохами, и жрать, жрать, жрать дальше.

Жрать. Господи, как противно! Лаголев выдохнул. Нет, он не станет превращаться ни в Кумочкина, ни в еще одного Марика. Он все-таки лев. Яблоня. Муж. Отец. Свет. Где-то у сердца, под ребром, он вдруг уловил крохотное шевеление тепла, словно маленький, едва пробившийся сквозь отчаяние, ненависть, бессилие, желание завыть и выброситься из окна росток подал признаки жизни. Ах, как он ухватился за него! Как обрадовался! Расти, едва сдерживаясь, прошептал ему Лаголев, ты мне нужен. Давай! Крепни, звени, пылай, я не хочу, чтобы мир кончился так. И не хочу терять Натку.

Я сам – остров.

Он представил себя пространством, простирающимся на многие километры, распахнул ростку всю свою душу: пожалуйста, вот он я. Бери.

И был услышан.

Завиток тепла распрямился в нем, развернулся, заклокотал жарким протуберанцем. Еще, попросил Лаголев. Но это оказалось трудно. Протуберанцу для дальнейшей трансформации не хватало места, и Лаголеву пришлось, как дробины, застрявшие под кожей, выковыривать из себя мелочные обиды, пришибленную, ущербную гордыню, колкую зависть, обморочный, хрипящий страх. И хорошо, что Натка за рыданиями не замечала, как его трясет.

Но зато потом, потом…

– Саша?

– Да, – ответил он, стараясь быть серьезным.

Натка подняла на него удивленные, не верящие глаза. Провела ладонью по мокрой щеке. Улыбнулась.

– Ты чувствуешь?

– Что я чувствую? – спросил Лаголев.

Натка замерла, как радист, напряженно слушающий эфир.

– Остров, – несмело произнесла она.

– Остров?

– Ну, да.

Натка отступила, шагнула в сторону и вернулась к Лаголеву.

– Остров. Маленький. Но остров.

– Ты уверена?

– Я на нем стою!

Лаголев скривил губы.

– Серьезно?

– Лаголев! Саша! Это ты! – воскликнула Натка и, хохоча, бросилась его обнимать. – Это ты!

– Что – я?

– Ты украл его!

– Постой, – с достоинством сказал целуемый в щеки, в подбородок, в висок Лаголев, – я его не крал. Мне кажется, я его родил.

– Пусть!

Натка закрыла глаза.

– Теперь он будет расти, расти, – мечтательно произнесла она, – и однажды дорастет до таких размеров, что всех людей сделает лучше!

– Или превратит в яблони, – сказал Лаголев.

Натка прыснула.

– Никогда!

– На самом деле, – сказал Лаголев, убирая растрепавшиеся волосы со счастливого, светящегося Наткиного лица, – мне кажется, этот остров – он у каждого внутри. Его просто очень сложно найти в себе. И еще сложнее прорастить. А то, что появляется снаружи, это всего лишь его проекция.

– Значит, и во мне? – спросила Натка.

– Конечно, – с улыбкой кивнул Лаголев.

Он закрыл глаза и мысленно, сгустками тепла, потянулся за стены, полетел по сонным дворам и улицам. Он видел людей, закрывшихся в своих квартирах, еще спящих и бодрствующих, видел идущих на работу мужчин и женщин, озабоченных и угрюмых, сжавшихся внутри себя, заключенных в тиски безденежья и тревожного будущего. Каждому он дарил немного тепла. Лица тогда светлели, на них появлялись улыбки. Люди почему-то поднимали головы и вглядывались в небо.

Он увидел в просторном коттедже за городом распластавшегося поперек огромной кровати Константина Ивановича Маркова и просто коснулся теплом его сердца. Этого было достаточно.

А еще Лаголев обнаружил за окном Игоря с Машей. Они с Наткой, оказывается, забыли сказать сыну номер квартиры.