Вот такие дела. Старший вывозчик сказал: «Заплати, приятель, и не вздумай спорить. А не заплатишь на месте, так из жалованья вычтут». Хамски эти люди разговаривают, когда им кажется, будто они в начальники выбились. Могли бы, скажу я тебе, кое-чему поучиться у здешнего народа, к примеру у Сигюрдюра Сигюрдарсона. Никогда он своим подчиненным не хамит, хотя и начальник.

Да, вот так-то. Товарищ мой, понятное дело, платить не захотел. Я бы тоже не захотел. Поэтому мы оба двинули прямо в профсоюз. Там, конечно, всё на замке: час, как я уже сказал, был ранний. Но нас это не смутило. Сели мы на ступеньки и стали ждать. Целых три часа ждали, наконец явился председатель.

Знаешь председателя? Нет, конечно. Пока он баки возил, отличный был, доложу я тебе, мужик, и мы не сомневались, что в этой истории он встанет на защиту моего товарища, иначе на кой тогда вообще профсоюз?

Товарищ рассказал председателю все как есть. Тот молча выслушал его, ни разу не перебил, не сделал ни одного замечания.

Ладно. Кончил мой товарищ рассказывать. Тот молчит, а потом задает вопрос, который я не понял и до сих пор не понимаю: «На каком расстоянии мешок был от бака?»

После этого я вышел из профсоюза, уволился и уехал из Рейкьявика.

— Вот тебе и великий лидер рабочего движения, — изрек Паудль, вкатывая бак в кузов мусоровоза. Как и положено, повествование закончилось в ту минуту, когда рассказчик и слушатель занялись делом.

— Междугородная, — раздался голос Дуны в переговорном устройстве.

— Буду говорить по третьей линии, — ответил председатель, поднял трубку, уселся поудобнее и положил ноги на стол. — Алло. Да, это я. Да. Да. Да, да. Да нет. Да. Да нет же. Да. Да нет. Да, да. Да нет же. Да, да, да, да. Да нет же. Угу. Да нет. Да. Да, да. Да нет, ерунда. Угу.

Когда управляющий орет «о-обе-е-ед», молодцы из приемочной холодильника уже смотались. Едва раздается этот сигнал, как все цехи пустеют, только на столах и транспортерах валяются передники, нарукавники, резиновые перчатки.

Улица оживает.

По городу едут на машинах, катят на велосипедах, вышагивают, несутся люди. Они движутся в разных направлениях, но все спешат к своей пикше да каше. Обеденный перерыв короткий, надо пошевеливаться.

Промозглый воздух приглушает выкрики, оклики, стоны, свист дыхания и гудки машин.

Однако птицы хранят спокойствие, гора напротив Города — свое величие, а База — свое запустение.

Пьетюр Каурасон пришел домой на обед. Снимая меховую куртку, он принюхивается и говорит:

— Соленая рыба!

— Папа! — слышится серебристый голосок, и маленькая девчушка кидается в его объятья.

— Папина малышка! — восклицает он, подхватывая ее на руки. — Ты сегодня много шалила?

— Не шалила. Спроси маму.

— Не угадал, — слышится из кухни голос жены.

— Что не угадал? — спрашивает муж.

— Не соленая рыба.

— Вот как. А что же?

— Отгадай.

— Папа, я скажу.

— Тресковые подбородки [8] ?

— Нет.

— Ще… — шепчет девочка на ухо отцу. Он несет ее на кухню.

— Щеки тресковые, — торжествующе объявляет он. — Где ты их раздобыла?

— Малышка у нас болтушка? — говорит Вальгердюр и целует мужа.

— Нет, — отвечает девочка. — Спроси папу.

— У нас на углу. — Хозяйка наливает в стаканы ледяную воду. — Прошу. Садись в свой стульчик, болтушка. Папа тебе положит.

— Я по крайней мере не все сказала, — оправдывается ребенок.

— Ну-с, посмотрим. — Отец садится. — Тебе, малышка, побольше, не так ли?

— Без костей.

— Без костей, — повторяет отец, счищая с костей кожу и мякоть.

— Без кожи!

— Что? Ты не ешь кожи? Это ведь самое вкусное.

— Уй! Не хочу.

— Мне больше останется. Прекрасно. А где жир?

— Ай! — Хозяйка встает. — Забыла жир. Сейчас распущу.

— А бараньего жира нет?

— Нет, — отвечает жена и кладет в кастрюлю кусочек маргарина. — Он заплесневел.

— Дай-ка мне масла, — распоряжается супруг.

И семья принимается за еду. Все грызут, жуют, сосут и чавкают, как и положено, когда едят соленые тресковые щеки.

Вдруг Пьетюр говорит:

— Доброжелательный человек этот Сигюрдюр.

— Какой Сигюрдюр?

— Как это ты его назвала? Страус, что ли?

— Стало быть, ты звонил ему?

— Да. Я же говорил, что собираюсь.

— И что он сказал?

— Немного. Но был очень доброжелателен.

— Ты просил о должности?