Глаза покойницы полыхнули тьмой, и она оскалилась. А вот это нехорошо. Митя с тревогой поглядел на ее слегка заострившиеся зубы. Если она в жажде мести из призрака - нежити, в сущности, безобидной, - начнет превращаться в навью. Нехорошо.

Послышались быстрые шаги, покойница оглянулась - развернув голову на девяносто градусов.

Из ворот, на ходу застегивая саквояж, выскочил Йоэль:

– Пришлось у дядюшки Исакыча одалживаться, так что теперь вы мне еще должны за сюртук и жилет, - отрывисто бросил он.

– Подержанные.
– отрезал Митя.
– А то и ворованные. Других у вашего дядюшки не бывает.

– Господин Меркулов-младший, а вы точно не еврей? По родословию вроде как нет, а торгуетесь, будто таки да.

– Идемте уже, наконец!

Покойница невесомо балансировала на пиках забора, провожая Митю пристальным, темным взглядом.

– Вы ее знали?

– Кого?
– альв удивленно поглядел сперва на Митю, потом на забор. Снова на Митю.

– Эсфирь Фарбер.

. Фирочку?
– альв помрачнел.
– Она была чудесная.

– Хорошая швея?
– осторожно уточнил Митя. Потому что красавицей покойная точно не была.

– Швея? Неплохая, добросовестная. Но эта девушка была способна на большее. Ей бы учиться...
– в голосе альва зазвучала тоска.
– А этот зверь ее погубил!

– Животное, что поделаешь, - согласился Митя, вспоминая разорванное медведем тело.

– Животное бы за такое пристрелили, а этот ...
– сквозь зубы процедил альв и безнадежно махнул рукой.

— Это вы о ком?
– насторожился Митя.

– О хорунжем Потапенко, о ком же еще!
– с ненавистью процедил тот.

– Оборотни - равноправные подданные империи.
– напомнил Митя.
– Называть их животными...

– А евреи – нет, - перебил альв.
– Не равноправные. Солдатом еврей должен быть, даже если не хочет, а вот офицером быть не может - даже если хочет, потому как еврей. И офицерской женой еврейка тоже быть не может. Так что ваш равноправный оборотень попросту соблазнил еврейскую девушку, а после бы встряхнулся, и дальше побежал. А от ее жизни камня на камне не осталось, если б ее раньше не убили.

– Я слышал, хорунжий очень тяжело перенес ее гибель. Он ее любил, - хмуро сказал Митя.

– Тяжело было ее родителям, - отрезал альв.
– Которых по «Временным правилам»13, которые у нас в империи скоро станут вечными, в город наш господин полицмейстер даже на похороны не впустил. Не любит, когда жиды тут шляются. А любовь — это для альвийской поэзии, - он скривил безупречно очерченные губы, - а не для еврейской жизни! И... простите, а куда мы идем?

За разговором они дошли до Тюремной площади, а оттуда свернули в переулок. Доходные дома в три-четыре этажа здесь перемежались мазанками, утопающими в осенних багряно-золотых садах, а те - яминами и остовами стен. И только по свежему запаху древесной стружки можно было определить: эти стены еще не успели выстроить или уже успели развалить.

Переулок и впрямь вывел к участку - к задней его стене.

– Свистеть умеете?

Йоэль наклонил голову так величественно, будто его спросили, знает ли он церемониал Полых Холмов. Ну, или как быть шацем в синагоге14.
– Отлично, тогда давайте одежду и свистните, если сюда вдруг кто явится.

За спиной тут же раздался негромкий свист.

– Мне свистнуть не тяжело.
– задумчиво произнес альв.
– Но некоторые явившиеся справляются сами.

Из-за ближайшей то ли недостроенной, то ли разрушенной стены торчала голова в здоровенном, не по размеру картузе.

– Панычи, эй, панычи!
– мальчишка сдвинул картуз на затылок, и открывая чумазую физиономию с веснущчатым носом и настороженными глазами.
– Йдить сюды – чего скажу! Вам для дела сгодится.

– Юноша умеет вести переговоры.
– Йоэль первым направился к мальчишке.

Пацаненок высунулся из-за стены, огляделся настороженно, будто боялся, что подслушают, поманил пальцем, предлагая придвинуться поближе и заговорщицким шепотом выдал:

– Купите кирпич!

– Что?
– выпалил Митя - голос его сорвался. Но услышать средь бела дня, в глухой провинции, от мелкого шкета любимую шуточку апашей Марьиной Рощи? Ножичка, пляшущего между пальцами, только не хватает!

– Кирпич, говорю.
– терпеливо повторил мальчишка.
– Тот самый... – физиономия его стала многозначительной. Он понизил голос еще больше и веско обронил. – Вы не думайте, настоящий! Это Стешка с рябым Михайликом вовсе совесть потеряли - обыкновенные кирпичи берут, да сами клеймо выцарапывают. А у меня все почестному — вот этими вот руками со стройки у губернаторского дома спер! – пацан важно предъявил грязные ладошки и веско закончил.
– Так что червонец с вас, панычи.

– За телегу?
– опешил ничего не понимающий альв.