Она моргает.

— Что?

— Твое платье, милая. Сними его, если оно мокрое. Я не буду возражать.

У меня звенит в ушах от прилива крови к голове. И почему, черт возьми, моя рука нащупывает рукоятку пистолета, засунутого за пояс? Нелепо. Я не такой.

Сжав челюсти, я сжимаю руки в кулаки и кладу их на стол. Мой взгляд так обжигает лицо Пенелопы, что я удивляюсь, как она еще не загорелась, не говоря уже о том, чтобы почувствовать его жар. Она облизывает губы, как будто что-то обдумывая.

В конце концов, она сглатывает и смотрит на него сквозь полуопущенные ресницы.

— Напомни, как, ты сказал, тебя зовут?

— Блейк. Я бы спросил тебя о том же, но каждый мужчина на этой яхте знает, кто ты.

Пенелопа смеется. Действительно смеется. Это вылетает из кухни, проносится через корабельную столовую и ударяет меня, как чертовым электрошокером. Я крепче сжимаю кулаки, вес моего пистолета становится все тяжелее, словно напоминая мне, что он здесь.

— Заткнись, нет, они этого не знают.

Ворчание срывается с моих губ, когда она игриво ударяет его по груди.

— Нет, серьезно, — растягивает он, беря ее рукой за подбородок и наклоняя к себе. — Ты великолепна. Кто-нибудь говорил тебе об этом?

Красный туман клубится в корабельной столовой, как песчаная буря в пустыне. Нахуй это. Было бы слишком просто пустить ему пулю в лоб и выбросить за борт с парой кирпичей, привязанных к лодыжкам. Но когда я уже наполовину поднимаюсь на ноги, рука Пенелопы, скользнувшая в карман его брюк, останавливает меня на полпути.

— Великолепна? Я слышала это несколько раз, — сладко говорит она, не сводя с него глаз. Пока он смеется и говорит что-то о любви к уверенным в себе девушкам, она достает его бумажник большим и указательным пальцами.

Она прижимает его к пояснице и отходит в сторону.

— Ну что ж, пойду-ка я лучше приведу себя в порядок! — она поворачивается и скрывается за дверью с другой стороны кухни, не обращая внимания на жалкое «увидимся позже?» Блейка.

Теребя рукой свою короткую стрижку, Блейк издает гнусный смешок, выходит из корабельной столовой и поднимается по лестнице.

Наедине с моим сердцем, бешено колотящимся в груди, я не могу решить, за кем я пойду в первую очередь.

Глава девятнадцатая

Никотин и морской бриз никак не притупляют раздражение, обжигающее мой затылок.

Это не имеет значения. Я курю не для того, чтобы успокоиться, а для того, чтобы оттянуть время. Вытирая влагу с челюсти, я набираю в легкие химикатов, которые для меня ничуть не хуже, чем рыжеволосая девушка, стонущая мне в ладонь, и выдыхаю их в сторону горизонта джинсового цвета.

Я раздражен по миллиону причин, из которых только половина рациональна, и только одна требует моего немедленного внимания.

Я вытаскиваю из заднего кармана дешевый бумажник Блейка, открываю его и с усмешкой смотрю на фотографию его водительских прав. Он лежал у подножия винтовой лестницы, без сомнения, там, куда его бросила Пенелопа. В нем не осталось ничего, кроме предоплаченной кредитной карточки и презерватива.

Когда я выбрасываю его в море, импульсивная мысль, тлеющая в глубине моего разума, все еще не покидает меня: я должен был бросить Блейка в море вместе с бумажником. Вот почему я сейчас иду за Пенелопой, а не за ним. Как ни странно, я не могу сказать, что не засунул бы свой Глок в его грязный рот, если бы была возможность.

Образы Пенелопы, стоящей на своих гребаных цыпочках, смотрящей снизу вверх на моего нового новобранца так, словно трахнуть его было самым главным в списке ее желаний, ярко горят у меня на сетчатке. То, как моя рука дернулась к пистолету, было дико, и на мгновение я представил, каково это — жить в голове Анджело или Габа, где насилие следует за импульсом, а последствия — чуждая концепция.

Я уже знал, что она маленькая грязная воровка, но теперь я знаю, что все хуже, чем я думал — она хороша в этом. Опытная. Если бы мне было чуть за двадцать и я все еще гонялся за неприятностями, я бы сошел с ума при виде этого. И хотя я бы солгал, если бы сказал, что не был ни капельки впечатлен и более чем немного возбужден, я управляю бизнесом, а не центром временного содержания несовершеннолетних.

Я опускаю голову на борт яхты, достаю из пачки еще одну сигарету и подношу свою Зиппо к кончику.

Нет. Я гашу пламя легким движением запястья. Если я выкурю еще одну сигарету, она, возможно, снова наденет свое платье.

Под палубой, из-под двери раздевалки доносится слабый гул фена. Собрав все свое самообладание, я открываю ее и иду вдоль ряда шкафчиков к раковинам.

Я замедляюсь и провожу рукой по горлу. Жирные бургеры, травка, воскресные утренние посиделки. Просто потому, что я жажду того, что вредно для меня, это не значит, что я поддаюсь этому. Мне следовало бы применить то же самое безоговорочное правило к Пенелопе в нижнем белье и колготках, потому что это воплощение вредного для меня. Когда я останавливаюсь позади нее, тяжесть неверного решения пульсирует в моих брюках.