— Можешь любоваться, сколько захочешь, — на его губах снова заиграла усмешка.

— Вик, что ты...?

— Тсс, — он прижал палец к своим губам. — Я слишком устал, чтобы спорить с тобой. Давай просто посидим так какое-то время.

Он обнял меня так, что мне пришлось уткнуться головой в его плечо. Сейчас происходило что-то очень странное и мне незнакомое. Теплые ладони лежали на моих лопатках, его дыхание растворялось где-то возле моей шеи. И все это было бы очень романтично, если бы в тот момент я не думала о том, как, наверное, затекает его нога под моим весом. Нет, за время войны я, конечно, похудела. Но страх из прошлого до сих пор остался. Помню раньше, когда доводилось садиться парню на колени, в голове постоянно крутилась мысль, что я слишком тяжелая и через минуту предмет моего воздыхания сбросит меня с колен. Но Вик вроде держался молодцом. Чтобы хоть как-то развеять мое переживание из-за этой досадной мелочи, я решила, что лучше будет поговорить на отвлеченные темы.

— Тебя в последнее время совсем не видно, — прошептала я куда-то в район его плеча. — Почему?

— Я вдруг понял, что надо сделать еще много разной работы.

— Но ты всегда решал проблемы по мере их поступления. Разве возможно сделать все и сразу? Отложи на потом, ты так много работаешь, что у тебя не остается сил на все остальное. Как я понимаю, сейчас не надо писать никаких особых рапортов и отчетов.

— Да, но надо сделать обобщающий анализ, предоставить данные за мелкие поручения, которые мы выполняли уже давным-давно, набросать примерный план действий на следующие полгода. Да и с расходами надо бы разобраться. Начальство уже два месяца кричит, что мы просрочили все сроки с этой сметой.

— Покричат еще немного. Если подумать, нам ведь было не до этого.

— Да, сначала ты дел натворила, потом... — он вовремя запнулся, не стоит говорить это вслух.

— Так странно, — мне надо было срочно сменить тему, чтобы не возвращаться воспоминаниями к тому ужасному дню. — Вроде бы мы должны сражаться, но вместо этого пишем горы отчетов. Порой это кажется настолько бесполезным. Кому нужны все эти условности, когда мы могли заняться чем-то более полезным.

Но Вик на это мне ничего не ответил. Он затих, то ли заснул, то ли о чем-то крепко задумался. Я не могла видеть его лицо, поэтому не понимала в чем причина. Но потом он вдруг со всей силы сжал меня в своих объятьях, так что я чуть не поперхнулась.

— Я рад, что ты тут, — в его шепоте слышались незнакомые мне прежде нотки. — Со мной. Меньше всего мне хотелось бы пережить это все в одиночку. Это, безусловно, эгоистично, но...

Вик снова умолк. Я не понимала, говорит ли он про ситуацию с Катой или о войне. Наверное, обо всем. Порой мне было так сложно его понять.

— Это не эгоистично, — вздохнула я. — Думаю, вполне нормально хотеть разделить свое горе с кем-то еще. Человек просто не может страдать в одиночестве. Я и сама хотела бы иметь рядом с собой такого человека. Вовсе не из злорадства, а лишь чтобы понять, что такое сочувствие.

— Дело не только в этом. Сочувствие – безусловно. Но есть еще кое-что. Мне бы очень хотелось, чтобы рядом был хорошо знакомый мне человек, который бы запомнил меня. И я знаю, что ты определенно запомнишь меня, сколько бы времени ни прошло.

— О чем ты? — не поняла сначала я, но потом до меня дошло, и я резко отодвинулась от него. — Что это значит?

Когда мы встретились взглядами, мне показалось, что Вик выглядит растерянным. Но уже через секунду он снова надел маску непоколебимой уверенности и самомнения.

— Разве ты сможешь забыть кого-то настолько прекрасного, как я?

— Ты идиот, — сухо ответила я.

Вик продолжал сидеть и улыбаться. Но он делал это с какой-то снисходительностью, словно улыбался над тщетными попытками моего мозга найти правду. Он почти всегда делал это наигранно. Я видела его искреннюю улыбку раз или два за все время. Все остальное – не более чем маска, которая приросла к лицу. Но мне удалось понять, что каждый раз, изображая на своем лице такую эмоцию, Вик думал о чем-то другом, слишком далеком, чтобы достичь собеседника.

— Значит, — сделала я вывод. — Ты все-таки переживал из-за того, что я тебе тогда рассказала, о сне.

— Я же говорил тебе, что сны порой всего лишь сны. Ты единственная, кто об этом переживает. Неужели тебя так потрясла возможность того, что я могу умереть? Но это абсолютно глупо и...

— Но ты думал об этом! — я грубо перебила его. — Иначе с чем связаны эти перемены в тебе? Начал вдруг доводить всю работу до конца, говоришь загадками, ведешь себя, как круглый идиот.

— Конечно, думал, — почему-то сразу признал он. — Было бы глупо об этом не подумать после твоих слов. Разве не так? Да и потом, все мы рано или поздно думаем об этом.

— Но все то, что ты делаешь сейчас! Разве это не значит, что ты поверил в возможность подобного? Поверил в мои слова?

— Эл, милая, — при этих словах мое дыхание перехватило. — Ты же знаешь, что я верю тебе, как никому другому, да? Но что касается снов... Ты должна понимать, что я всегда переживаю о том, о чем переживаешь и ты. Для меня это естественно. Поэтому, я просто решил подвести итог того, что я уже сделал. Однажды я задумался «а что, если все действительно так и завтра мой последний день? Что я буду делать тогда? Как я хочу прожить свой последний день?» и всего лишь.