Ничего этого А. И. Деникин тогда не знал. Но он чувствовал, что обстановка накаляется с каждым днем. 12 августа поступило новое указание — отправить в том же северном направлении 3-й конный корпус генерал-лейтенанта А М. Крымова (1871–1917), находившийся в резерве Юго-Западного фронта, и Корниловский ударный полк. Самого Крымова Ставка вызвала для исполнения особого поручения. При следовании в Могилев генерал заехал к Деникину. Он не имел определенных указаний. Но ни Деникин, ни Крымов не сомневались, что поручение тесно связано с ожидавшимся поворотом военной политики. В дополнение ко всему было приказано выделить офицера на должность генерал-квартирмейстера формировавшейся отдельной Петроградской армии. Приблизительно 13–14 августа Деникин пригласил к себе командующих армиям генералов И. Г. Эрдели, В. И. Селивачева, Ф. С. Рерберга и Г. М. Ванновского. Весь день обсуждали возможные последствия при объявлении «программы Корнилова», меры по ее выполнению. Безрадостно констатировали отсутствие надежных сил для противодействия выступлениям против командования. Даже штаб главнокомандующего охранялся полубольшевистской ротой и эскадроном ординарцев из числа бывших жандармов, которые стремились теперь всячески подчеркнуть свою «революционность». Единственной надеждой был 1-й Оренбургский казачий полк, который Марков успел перевести в Бердичевский гарнизон.

Будоражили слухи о происходивших тогда событиях в Могилеве и Петрограде, которые нередко обретали характер сплетен. Особенно большой интерес вызвало состоявшееся 14 августа в Москве первое Государственное совещание. Но в Бердичев и о нем не поступало обстоятельной информации. Хотя говорили, что Корнилов представил на нем развернутый план по оздоровлению страны и армии. В штаб Юго-Западного фронта доходили лишь обрывочные сведения. Антон Иванович до боли в глазах перечитывал скудные газетные заметки, чтобы составить общую картину. Обобщая и анализируя всю доступную, весьма разнородную и разноречивую, информацию, он в общем-то сумел уловить ее смысл. Оп понял, что в правящих и руководящих верхах идет ожесточенная борьба за власть. Каждая сторона говорит о социальных потрясениях, подрыве всех сторон экономической жизни народа и уличает другую в служении частным классовым, своекорыстным интересам. Призывы старого вождя русской социал-демократии Г. В. Плеханова (1856–1918) к примирению были гласом вопиющего в пустыне.

Милюков, перечисляя прегрешения правительства, обвинял его в капитуляции перед социалистами, утопическими требованиями пролетариев и национальностями, разрушающими Россию. Каледин, атаман донских казаков, от имени тринадцати казачьих войск, требовал положить конец расхищению государственной власти центральными и местными советами и разными комитетами. «Армия, — рубил генерал, — должна быть вне политики. Полное запрещение митингов и собраний с партийной борьбой и распрями. Все советы и комитеты должны быть упразднены. Декларация прав солдата должна быть пересмотрена. Дисциплина должна быть поднята в армии и в тылу, дисциплинарные права начальников восстановлены. Вождям армии — полная мощь!..» В. В. Шульгин (1878–1976): «Я хочу, чтобы власть Временного правительства была сильной, хотя знаю, что сильная власть очень легко переходит в деспотизм, который скорее обрушится на меня, чем на вас — друзей этой власти». Генерал Алексеев рассказал, как в армию, дошедшую до «светлых дней революции», но показавшуюся опасной для нее, «влили смертельный яд» революционизации.

Представители левых сил стояли на своем. Чхеидзе: «Только благодаря революционным организациям сохранился творческий дух революции, спасающий страну от распада и анархии». Церетели: «Нет власти выше власти Временного правительства. Ибо источник этой власти — суверенный парод — непосредственно через все те органы, какими он располагает, делегировал эту власть Временному правительству». Кучин, председатель фронтовых и армейских комитетов: «Комитеты явились проявлением инстинкта самосохранения… как органы защиты прав солдата, ибо раньше было только одно угнетение… они внесли в солдатские массы свет и знание… Потом наступил второй период — разложения и дезорганизации… выступила на сцепу «тыловая сознательность», не сумевшая переварить всей той массы вопросов, которую в их мозг, в их жизнь выкинула революция. Теперь репрессии необходимы, по они должны сочетаться «с определенной работой армейских организаций». Теперь армию воодушевляет не стремление к победе над врагом, а «отказ от империалистических целей и стремление к скорейшему достижению всеобщего мира на демократических началах… командному составу — полная самостоятельность в области оперативной деятельности и… строевой и боевой подготовки». «Комиссары должны быть проводниками…единой революционной политики Временного правительства, армейские комитеты — руководителями общественно-политической жизни солдатских масс. Восстановление дисциплинарной власти начальников недопустимо».

А Корнилов, торжественно встреченный правыми силами как триумфатор, еще раз, теперь перед всей Россией, твердо провозгласил свою программу. «Я ни одной минуты не сомневаюсь, — заключал он, — что (мои) меры будут проведены безотлагательно…Невозможно допустить, чтобы решимость проведения в жизнь этих мер каждый раз проявлялась под давлением поражений и уступок отечественной территории. Если решительные меры для поднятия дисциплины на фронте последовали как результат Тарнопольского разгрома и потери Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги и чтобы порядок на железных дорогах был восстановлен ценою уступки противнику Молдавии и Бессарабии». Касаясь отношений с общественными организациями, Корнилов заявил: «Я не являюсь противником комитетов, я с ними работал как командующий 8-й армии и как главнокомандующий Юго-Западным фронтом. Но я требую, чтобы деятельность их протекала в круге интересов хозяйственного и внутреннего быта армии в пределах, которые должны быть точно указаны законом, без всякого вмешательства в область вопросов оперативных, боевых и выборов начальников. Я признаю комиссариат как меру, необходимую в настоящее время, по гарантия действенности этой меры — это личный состав комиссариата из людей, демократизм политического мышления которых соответствует также энергии и отсутствию страха ответственности».

Пытаясь ввести в берега разгоревшиеся страсти и показать в чьих руках находятся бразды правления, А. Ф. Керенский с пафосом говорил: «Пусть знает каждый, кто раз уже попытался поднять вооруженную руку на власть народную (большевики в начале июля. — А.К.), что эта попытка будет прекращена железом и кровью… Пусть еще больше остерегаются те посягатели, которые думают, что настало время, опираясь на штыки, свергнуть революционную власть».

Московское государственное совещание не оправдало возлагавшихся на него надежд. Керенский, инициатор его созыва, все же полагал, что совещание сыграло некоторую стабилизирующую роль, ибо, казалось ему, его участники поняли, что «борьба с Временным правительством на такой почве невозможна». Исходя из этого, он уговорил Савинкова (точнее — Савинков сумел дать уговорить себя) не уходить в отставку. Принятие мер по «программе Корнилова», в основном одобряя ее, пока все-таки отложил в ожидании более подходящего момента. Однако события, все более вырываясь из-под контроля, замелькали как в калейдоскопе, обретая зловещий характер.

19 августа германские войска перешли в наступление против Северного фронта, сразу же создав опасность русским войскам оказаться в окружении. 12-я армия оставила Ригу и отошла на 60–70 верст от нее, потеряв 9 000 пленными, 81 орудие, 200 пулеметов и т. д., а самое главное — богатый промышленный центр. Это поставило под угрозу все направление на Петроград и вызвало еще большее озлобление революционной демократии против высшего командования и офицерского состава, хотя в это же время дезорганизованные солдатские массы, объятые паникой, потоком отступали, куда глаза глядят. А комиссары и комитеты дезориентируя правительство, рапортовали в столицу, что «войска честно исполняют все приказы командного состава… случаев бегства и предательства войсковых частей не было». От полного разгрома спасло только то, что немецкие планы не предусматривали дальнейшее наступление.

Левая печать обрушилась с критикой на Ставку и все командование. Газета «Известия», орган советов, обвинила высшее военное командование в том, что оно запугивает грозными событиями Временное правительство и, терроризируя, пытается «заставить его принять ряд мер, направленных прямо и косвенно против революционной демократии и ее организаций». Черновское «Дело народа» развивало мысль о том, что командование перекладывает свои ошибки и свою неспособность организовать дело как следует «па плечи погибающего тысячами мужественного и доблестного солдата». В печати замелькали сообщения о предстоящем удалении Корнилова с поста Верховного главнокомандующего. Это незамедлительно вызвало ответную бурную реакцию со стороны его приверженцев. Союз казачьих войск, Главный Комитет офицерского союза, Военная лига, Союз георгиевских кавалеров, Совет общественных деятелей и множество других организаций разразились шквалом резолюций, сходных с той, что принял казачий орган: Совет «снимает с себя всякую ответственность за казачьи войска на фронте и в тылу при удалении Корнилова». Однако даже среди казаков не было единства. Правление казаков Юго-Западного фронта, находившееся под влиянием революционной демократии, заявило в ответ: «Если… против воли правительства будут давления на него… казачество всеми силами поддержит Временное правительство во всех его начинаниях и стремлениях, направленных к спасению отечества и завоеванных свобод».