Даже у членов Круга эта мало что дающая атаманская акция вызвала, тем не менее, неприязнь и даже отчуждение. Дело в том, что эти уже вошедшие в роль законодатели усмотрели в ней угрозу собственному благополучию, поскольку переход Дона под начало Деникина означал бы конец их «парламенту». Каждому же из них это депутатство обеспечивало с помощью канцелярии возможность «урвать» ставшие дефицитом муку, сахар, вино, спирт, белье, английское обмундирование и прочие своеобразные «зипуны», с давних пор почитавшиеся у казаков делом естественным и вполне законным. Потому их общежитие напоминало скорее воровской притон, чем место парламентариев. Помимо того, на них сыпались как из рога изобилия и другие удовольствия — незаслуженные чины, почести, банкеты. Разъезжавшиеся по станицам на каникулы, эти «господа члены» везли с собой больше «зипунов», чем даже фронтовики. Избиратели, умирая от зависти, на чем свет стоит крестили не только самих парламентариев, но и всю их законодательную деятельность.

«Донские ведомости», призвав к беспощадному анализу причин неудач на фронте, последовавших после летнего фейерверка побед, усматривали их не только в том, что «красные к августу успели оправиться и приступить к активным действиям», по и в бедах всей «Деникин». «Есть, — писала газета, — язвы белого тыла, которые нужно не укрывать рубищами, а лечить действенными средствами. Первая язва — это грабежи. Вторая — спекуляция. Третья — узкоклассовая пропаганда и агитация. Четвертая — утрата чувства общего в пользу личного, уклонение от долга по корысти и трусости. Пятая — общий упадок производительной энергии, леность, страсть к наслаждениям».

Вспоминая о том тяжком моменте, Деникин признавал, что развал его тыла приобрел грозные формы. Пышно процветавший классовый эгоизм овладел и крестьянином, и помещиком, и пролетарием, и буржуем — все требовали защиты, по мало кто оказывал власти помощь. Имущие отказали в материальной поддержке. Дезертиры с фронта открыто фланировали по улицам или укрывались в правительственных учреждениях. Процветала спекуляция. Таково было следствие расстройства производства, товарооборота, денежной системы, дороговизны Борьба не давала результатов. Введенные расстрелы обрушились на крестьян да на мелкую сошку. Обмундирование, поставляемое союзниками, прямо с военной базы растекалось невидимыми каналами по всему югу. Повсюду царили казнокрадство, хищения, взяточничество. Они стали обычным явлением, поскольку ими занимались целыми корпорациями. Разврат, разгул, пьянки и кутежи процветали под девизом: «Жизни — грош цена, хоть день да мой!» Это был воистину пир во время чумы.

Установившимся деникинским режимом недовольны были все. Корреспондент из Черноморской губернии писал: «Нас упрекают, что мы не желаем участвовать в общегосударственных повинностях. Но мы не желаем участвовать в строительстве такого государственного аппарата, в котором опять будет загон, а мы скот. В плетении кнута для собственной спины мы не желаем принимать участия… Нам уготавливается неслыханное рабство… Речи… генерала Деникина…, его обращения к нам, крестьянам и рабочим… мы расцениваем по тем формам и методам управления, от которых на наших собственных спинах появились уже сиво-багровые полосы. Нас стараются убедить, что все беды от революции, что вот, дескать, в старом все было так хорошо, что Россия и сильна была, и занимала определенное место среди других народов, и нам всем жилось так прекрасно. Мы слушаем это, а сами думаем: «Брешете вы, хлопцы, та щей здорово».

Вихрь внезапных и крутых перемен породил разрушительно-восстановительные процессы, направленные против имущих слоев населения, в том числе и мелкой буржуазии. Будучи по образу своего мышления и психологии носителями авторитарных представлений как об основах миропорядка и его устройства, все они связывали свое благополучие в настоящем и будущем лишь с сильной личностью, внутренне готовые воспринять ее в любом облике — диктатора или теперь, после бед и мытарств, даже монарха. Главное, чтобы гарантировалась сохранность их собственности — большой или малой, но высоко ценимой каждым владельцем. Однако на политическом горизонте такой фигуры не просматривалось. Деникин? Да, но «так себе», рассуждали в верхних эшелонах, наблюдавших его с близкой дистанции. Казачьи атаманы Богаевский или Филимонов? Они представлялись им «полным ничтожеством». А больше вообще никого не было.

В какой-то степени в качестве компенсирующей альтернативы мог выступить бы сильный властный закон. Но такого не было, а действовавший не внушал никакого доверия. Даже проденикинская газета «Великая Россия» тогда откровенно возмущалась: «Надо, чтобы население уважало закон, а для этого необходимо заставить исполнять закон всех подчиненных передатчиков и проводников велений власти. У нас этого нет, потому что… тыл подобен клоаке грязной и зловонной, заглушающей своим ядовитым испарением святое дыхание возрождающейся России». Отсутствие всего этого оказывало на общество белого стана разлагающее воздействие.

В станицах же и хуторах, где хозяйничала своя «демократическая» администрация, безобразия творились почище, чем при царизме. Полиция издевалась над «свободными гражданами» как хотела. Атаман Черкасского округа Янов зафиксировал это в ряде своих приказов. В одном из них, от 9 октября 1919 г., сообщалось, что войсковой старшина Китайский «под угрозой» тяжких репрессий широко и безжалостно пользовался трудом жителей хутора, заставляя их работать у себя на даче, косить свой хлеб, возить ему из шахт уголь, не платя не только за их работу и перевозку угля, но даже не возвращая им крупных сумм, уплаченных за уголь. Согласно другому приказу от 1 ноября, старший стражник 4-го участка Карпушин под видом борьбы с грабежами учинял повальные обыски, а при обнаружении награбленного имущества изымал его в свою пользу. Он терроризировал население и поступал с его имуществом «по своему усмотрению, заявляя, что власть его не ограничена законом, чем до такой степени запугал население, что оно боялось жаловаться; без всякого повода бил местных жителей плетьми». «Донские ведомости» и другие газеты также регулярно информировали своих читателей о подобных случаях, творившихся во всех округах.

Местная администрация не считалась с законами и приказами своих правительств. Атаманы округов и отделов, сплошь и рядом будучи отпетыми монархистами, вели себя как удельные князьки. Люто ненавидя «демократические» нововведения, они всячески им противодействовали. Опорой атаманам служили воспитанные в царской казарме покорные старики. Молодежь же в это время либо грабила центральные районы России под командованием Мамонтова, Шкуро, Покровского и других подобных головорезов, либо «партизанила» дома в шайках зеленых, тоже не гнушаясь разбоем при удобном случае. Вступая в должность атамана станицы Старовеличковской, некий Одарушко, перед тем бежавший с фронта, после молебна, выступая на многолюдном собрании, обрушился на интеллигенцию, как на носительницу демократических тенденций и потому источник бед. «Пусть те, кого касается моя речь, поскорей спасаются из станицы, пока не поздно, — возгласил он. — А ежели кто не будет при встрече со мной ломать шапку, то тоже буду арестовывать». Взвинченная невежественная толпа горячо поддержала своего избранника. Газета сообщала: «Бабы и старики завопили по адресу учителей: «На хронт их! Вот атаман так атаман. Правду казав, що як стану атаман, то телегенцию пидгребу».