«Вечно ты на что-то надеешься, Сидни. Не такой хам, каким был раньше, по крайней мере, при свидетелях. Я вовсе не хотела исключать вас из общей беседы, мистер Фьюдж. Разрешите мне объяснить…» Однако теперь, когда миг настал, месть показалась мелочной и унизительной для нее, не стоило рисковать, чтобы пожалеть об этом впоследствии. И вслух она сказала только:

– Не стану с вами спорить.

– Взгляни на это, Гордон, – произнес Пикок, передавая коллеге папку. – Значит, вы не растеряли полученные навыки, после того как ушли из «Нобль», миссис Стерлинг?

Он продолжает собеседование, решила она, чтобы его коллега не заподозрил что-нибудь не то. Она отвечала автоматически, мечтая только покончить с этим притворством и оказаться на свежем воздухе.

– Благодарим за уделенное нам время, миссис Стерлинг, – произнес он, когда Фьюдж закрыл папку и сложил руки на животе, словно только что проглотил сытный обед. Пикок придвинул к ней папку и поднялся одновременно с ней. Когда Фьюдж с усилием привел себя в вертикальное положение, уверяя Эллен, что получил настоящее удовольствие от знакомства, Пикок посмотрел ей в глаза, и не совсем равнодушно.

– Нам еще предстоит собеседование с другими соискателями, – произнес он.

Эллен успела выйти из здания, когда ее осенило, на что он намекал. Все собеседование она исходила из того, что работы не получит, однако выражение его лица в конце подсказывало, что он желает сделать ей одолжение. С учетом сопутствующих обстоятельств, это означает только одно: он готов ее принять. Первым ее движением было решительно вернуться обратно и сообщить ему, куда он может засунуть себе эту должность, но что потом? Сможет она работать с ним снова, даже при полной уверенности, что он не станет распускать руки? Эллен выбралась из толпы, одновременно угнетающей и равнодушной, и села в машину. Пока не обсудит все с Беном, лучшее, что она может предпринять, – выпить чашку хорошего крепкого чая.

Еще на полпути домой ей представлялось, каким будет первый глоток на вкус. Она съехала с кольцевой и свернула на свою улицу, и тут во рту сделалось кисло. Перед их домом стояла полицейская машина, и человек в форме нажимал на кнопку звонка.

Она наспех припарковалась позади полицейской машины и побежала по дорожке к дому, чувствуя, как учащается пульс.

– Что случилось? Чем могу помочь?

Полицейский обернулся, так старательно делая бесстрастное лицо, что у нее перехватило дыхание.

– Мистер Бенджамин Стерлинг здесь проживает? – спросил он.

В то утро Бен проснулся с ощущением, что его жизнь скоро переменится. Предчувствие походило на обрывок какого-то сна, который он не мог вспомнить как следует. Дети пронеслись мимо него в ванную, а он спускался по лестнице так, словно пересчитывал ступеньки. Эллен выхватила из духовки его тарелку с завтраком и стянула с руки протертую прихватку-варежку, дуя на пальцы, и он тогда подумал, что его ожидание скорых перемен, должно быть, связано с предстоящим ей собеседованием. Он крепко обнял ее, как будто прося прощения, что почти забыл об этом, пожелал ей удачи и поцеловал обожженные пальцы.

– Береги себя.

Он еще доедал завтрак, когда она повела детей в школу. Странно, но стоило ему остаться в одиночестве, как предчувствие усилилось, хотя и осталось таким же неопределенным. Когда он чистил зубы, то поймал себя на том, что пристально смотрит в глаза собственного отражения в зеркале ванной, и он, чертыхнувшись, спросил себя, чего он надеется там увидеть. От его вздоха отражение в зеркале затуманилось, и он поспешил вниз по лестнице, чтобы оставить Эллен записку в машине.

День оказался не таким холодным, как пророчило серое небо. К тому времени, когда Бен добрался до магазина Миллиганов, успев пробежаться за автобусом и потолкаться среди горожан в толстых зимних пальто, ему показалось, что предвкушение выпарилось из него вместе с потом. Доминик менял выставленные в витрине книги, складывая их у двери и сдувая с обложек фальшивый снег.

– Слава богу, пережили! На следующее Рождество в нашем магазине точно не будет всей этой чепухи, – проворчал он. На его плоском лице горели красные пятна, почти такие же яркие, как его жесткие рыжие волосы. – Книги, которые никто не купил бы себе, на которые ни одна из этих морд с телеэкрана не поставила бы свое имя, не будь они уверены, что всем известно – на самом деле они этой дряни не писали.

Обрывки елочной мишуры поблескивали в косых лучах солнца, улетая в сточную канаву, и Бен ощутил, как какое-то воспоминание сверкнуло и угасло, так быстро, что он не успел его ухватить.

– Не смотри с таким подозрением, – сказал Доминик, широко раскрывая глаза, отчего его высокий лоб пошел морщинами. – Ты евангелист по сравнению с этими бездушными свиньями. Давай, помоги мне вытащить их из витрины.

Когда часы над крышами начали отбивать девять, Доминик перевернул табличку на двери, объявляя, что магазин открыт.