Рука разжимается. На ладонь льется жемчужный свет. Пчела отряхивается, распростирает крылья и возвращается – в небесный улей.

Выплюнув водоросли, не в силах больше двигаться – оглядываюсь на горизонт. Хвосты резвящихся дельфинов ударяют о волны. В память врезается вдруг момент из пути, когда отпустил Одиссея.

Волга. Правый берег. Я жил на левом – в деревне. И вот в самый центр приезжает танцовщица с Севера. Увидел её, да екнуло сердце. Виду не подал, подписал протекцию перед другой. Снились тогда мне вещие сны. Так в одном из них – две ведьмы сильные делят трон. Я то ли на нем, то ли над ним, уже не важно. Просыпаюсь – танцовщица страждет встречи, приглашает в обитель на чай. Я соглашаюсь, отчаявшись семью завести с прежней.

В пылу разговора вечернего гибкая дева приглашает свершить обряд.

Дает в чаше зелье. Кладет на пол… Слова сладкие, словно яд, проникают в душу. Отражаются в черепе, усмиряют подозрения:

– Пей, Джей. Расслабляйся. Считай на раз-два-три и смотри.

Вдруг вижу:

внутри комнаты на ковре в изголовье сидит надо мною – обличие Змеи. Червонное золото в чешуе черной блестит. Заливают лучи свечей – купол пещеры. Горгона шипит:

– Спи, Джей.

Клыки, что жала, нависают над шеей. Кишащий клубок опускается вниз.

И вдруг, откуда ни возьмись из-под половиц вздымается хвост кита. Два плавника упираются в стены, крошат кирпичи. Визг змеиный стоит, Горгона жало хватает – вонзает в грудину.

Кит выныривает и трубой боевою гудит. Под собой меня поднимает. Рассекает ведьме усами лицо и бросается со мной – в окно. Летит до Волги. Струей орошает шрам посредине груди. Звук мелодии. На границе аномальной зоны – эхо далекой песни. Я пробуждаюсь с ним:

– Живи, Джей!

Помнится, случилось то, когда Джей с Одином – Одиссеем разъехались по разные стороны света. Кто – на юг, кто – на север. Делают круг.

СимБа, покрытый пеплом, совсем подрос. Стал ходить с Солнцеликим в плоскость ловли мышей. Иногда до ушей его долетает голос Хепри. Пепельный бежит во двор. Сперва – кажет нос, чтоб не было чаек, затем уж – хвост. Отражается эхо Голоса в куполе Поднебесной, опосля уже – в синих очах. Так и играют друг с другом – в прятки на облаках.

И вот однажды от скуки наблюдает Рыжий за салками брата и Ба. В доме стоит тишина, нет никого. Вдруг на границе Дуата и компостного филиала зоны Бога Ямы из земли выползает… Змея? Нет! Хомяк!

Главный – враз достигает норы, разверзает клыки, грызун простирается:

– Не казни, Солнцеликий! Донесение есть!

– Что за трюк! Я же видел, как Уж тебя поглотил.

Субстанция пожимает плечами. Вот так сенсация! Пушистая реинкарнация.

Из Дуата – лапа протягивает папирус. Информация из Тибета, с того света. Отпускает служивого, читает символы. Строка про Джея.

Вмиг достигает дома Рыжий и – в нужник. Жили там издавна, со времен его розовой матери, – две небесные птицы. Волнистые. Зеленый, да L’oiseau bleu 24 . Двое в клетке у канализации, для поющих – не лучшая участь. Но разлученными быть – еще хуже.

Обращается Ра к мужу.

– Что же, друже пернатый, пробил твой час. Готов ли сейчас послужить на благо родине малой?

Взглянул подневольный Ба Птаха на диву свою. Грудь распрямил да молвил:

– Готов, Солнцеликий. Хоть на смерть, хоть на опыты. Позаботься только о моей любви.

Перья дрогнули, клюв обернулся к ней:

– Сквозь миры и столетия я вернусь к тебе.

Затвор отворился. Во двор вырвался малый Птах истребителем, и до границы – на всех порах.

– Найди Его! – кричит Игорь тому воспослед.

Изумрудный кивнул, взмыл под свинцовый купол и скрылся.

Гром прокатился по всей Долине Снов. Хорса 25 диск опускается за горизонт. В дурака режется Домовой с пограничными. Полнолуние. На берегу реки вдруг завыли… То ли медведь, то ли волк. СимБа – в пятках у Рыжего. От страха застыли все.

– Что-то не так, – Солнцеликий пускается прытью к Дуату.

Кричит Хомяка.

Три – четыре часа испаряются в ожидании вестей. Вырывается из подземелья лапа с папирусом.

Один только символ.

Зрачки расширяются. Игорь бежит к L’oiseau bleu.

– Ну что еще тебе, Рыжий?

– Времени нет, лети!

– Ты что, с ума сошел? Я буду ждать Птаха!

– Нет больше Птаха! И нас с тобой тоже не будет, коль не полетишь!

Тут с крыши кубарем вывалился Домовой, возвестил: