И вывалился я в день. Позади – огромное серое здание с надписью: «Исторический архив». Рядом – подруга из детства курила. От испуга присела, скулит:

– Ты здесь откуда?

Не понимаю я, что творится, в ответ вопрошаю: «а ты?»

– Так… работаю здесь…

В страхе кошмарном, что город вокруг шумит, бегу на своих двоих в поисках входа в деревню. Мимо прохожих, ателье, ресторанов, библиотек, посольства.

Что за сила выбросила меня сюда? Деревню да мать оборотень сейчас растерзает, а я останусь?

Весь покрытый дрожью, солью и едким потом, спустя несколько часов бесплодных поисков, – падаю за столик небольшого кафе.

Сердце бешеное из груди человеческой требует броситься искать дальше. Но ноги дрожат, не слушаются. Нужно понять, куда бежать, что делать.

А в кафе том народу полно. Напротив меня сидят втроем мужики. Молодой посреди, двое – с бородами седыми. Все в камуфляжной военной форме как один. По бокам стоят ружья. Левый среднему говорит.

– Урок колдовства номер четыре. Сегодня учимся читать людей. Это просто. Смотришь между бровей да сквозь темя влезаешь в поток. Там все написано. Пробуй прямо сейчас, вот на нем, – перст указывает на меня.

Молодой щурится. Приподнимается. Зенки, как пятаки, раскрываются. Колдун вскакивает и орет на всю округу:

– Кали Дурга! То же оборотень – медведь! Не человек! Ату его, братья!

Лают собаки. К небу ползет луна. Я вспоминаю, когда и откуда пришел. Без глотка зверобоя ушел на верную смерть. Раздирают ладони – когти. Тело трясется. Шерсть покрывает лицо и спину. Задираю звериную шею, оголяю клыки. Рев из груди сотрясает землю.

Кто-то кричит: «Помогите».

Случилось это о ту пору, когда родился Один что Одиссей. Я делами своими уж было занялся: пусть и Солнцеликий, но крыс да мышей ловить – прерогатива. Промышлял днем охотой. Ночью спускался под землю. Да Оком одним приглядывал за порогом аномальной зоны. И вот однажды мать Джея нашего принесла в дом котенка нового.

Где откопала – молчит. С виду – плешивый, никчемный, нечистый, как черт. Отмыли, а тот – первого снега лучистее. Даже Барс Нежный от зависти гложет усы. А уши, хвост и носки на лапах не отмываются. Окрас на них затмевает цвет дыма сивого, как у ТинПу. Маска серая на лице, как у енота мифического. В общем, в шоке семейство от огарка такого мистического. А глаза… Тут даже я забыл буквы местного языка. Как небесный звенящий колокол после грозы, расписан следами молниями. Понял – парень не из простых. Но не видно ни зги среди красоты ослепительной. Отлавливаю вредителей. Время расставит все по своим местам. Присмотрю за ним.

Однажды уж солнце за край закатилось – случись притащиться гостю. Дверь сносит с петель, стучится, кряхтит. Эка невидаль – без предупреждения под луною ломиться в аномальную зону. Все на исходных. Впускаем, ба! То НеВещий Олег. Вот если бы вспомнил себя, перестал над женой глумиться да брюхо растить, – был бы могучим, как издревле. Ну, а так – призрак былого великого звания.

– Хомяка схоронить у вас мне надобно.

Тут Джей с матерью поперхнулись, переглянулись. Кукухой потомок двинулся. Огород-то попутал с погостом. Угостили болезного чаем да молоком. Объяснили, что неуместно. Тот на своем стоит, сидит, вернее. Сала развесил. С места не сдвинется, покамест не выроет яму для грызуна. Даже я тут, признаться, задумался о здоровье ума.

– Мы, конечно, тебе соболезнуем, но почему здесь-то? Не в своем дворе, не в родительском?

НеВещий достал коробку с трупом и держит бережно. Будто то не хомяк, а товарищ его по складкам тела.

– То был любимый питомец жены моей. Пусть не знает. Скажу, что сбежал, не лишу надежды.

Джей мой выдохнул и отвечал.

– Стоило, прежде всего, подумать, чем на сей порог ступать. Надежду-то здесь и принято оставлять. Ну, да поздно уже, пошли. Только сам хорони. Я тебе не проводник.

Вооружив фонарем и лопатой НеВещего, ждет уже целый час.

Возвращается тот вспотевший, изнемогший весь, по пояс в земле.

– Ты хомяка хоронил, аль жирафа?

– Да я поглубже его закопал, чтоб коты не нашли. Они у вас лютые, – на меня оглянулся.

В следующей жизни за такие слова станет лютиком. Я улыбнулся. Мелькнула мысль в уме его грустная – отголосок поступка. В задумчивости потомок Невещий исчез в ночи.

Дни шли, тянулись недели. Пострел новый юный совсем поспел, осмелел. Озорство обратило подростка – в буйного. Ну, думаю, жди беды.

Повадился он все охотиться да ловить в огороде мелких птиц на границе зоны. А сам заглядывается в небеса на тех, что крупнее. Да сцапать не смеет. Преподаст ему жизнь урок. Так и есть.

Утром, смотрю, бежит оголтелый к стае. Прыгает на компост – они там питались. Хватает чайку за хвост. Та – в небеса. Клювом балласт за ногу вздернула да вознеслась. Красавец на землю – в обмороке. А клюв-то речной был острый. Вспорол ногу до кости коту. Инфекция. Температура, уколы и привет, агония.