Вспомнилось ему: всегда кого-то убеждала, мобилизовывала, спорила с людьми с удивляющим Афапасня упрямством, очевидно возомнив себя этаким комсомольским совершенством. В язвительном тоне нравоучений прорывалась раздраженность созревшей невесты.

"Экий отродок в юбке, - думал Афанасий, слушая высокопарную, наивную трескотню Кати Михеевой.
– И откуда у нее эта чиновничья святость? Живого места нет, вся в резолюциях".

Не выставляя причин, она отчаянно потребовала отпустить ее из райкома на любую другую работу.

Афанасий не любил, когда играли с ним в прятки.

– Объясни толком: почему решила уйти и какую работу подыскала?
– сказал он.
– Может быть, настроение испортилось?

Михеева заплакала.

– Ну, ну, что за беда?
– жалостно сказал Афанасий.

– А ты разве не видишь?

Быстро провернул в памяти жизнь Михеевой, сокрушенно признался:

– Извини, не вижу, не понимаю, Катя. О чем ты?

С презрением к себе сказала, что неловко на комсомольской работе этакой... тетеке, - и развела руками.

И Афанасий, кажется, впервые с веселинкой удивился редкому сочетанию наивного девичьего лица и развитых сильных бедер и груди Кати. Внезапное открытие это смутило его до радостной растерянности. Плутая взглядом вокруг Кати, непривычно косноязычия:

– Наоборот, Катерина, это самое... авторитетнее... погодить надо...

– Да ты что, смеешься?

– Ладно, лето поработай, а там подумаем, - сказал он.
– Не унывай, у тебя все впереди. У Павла Павловича - тоже все впереди.

– Отпустите меня на фронт.

– Подумаем. А куда племянников?

"Ну и яблоко... когда вызрела? Но меня на испуг не возьмешь этим чудом природы! Буду глядеть на тебя попрежнему, как будто ничего не произошло", - решительно зарекался Афанасий. Но не замечать тревожной зрелости Кати покуда не удавалось: открытие совершилось, и к прежним представлениям о Михеевой вернуться не мог Афанасий.

4

У каждой женщины есть своя добродетель, ею она гордится, в ней находит опору. И чем менее уверена женщина в своей женственности, тем неуязвимее ее добродетель, щитом прикрывающая ее от житейских невзгод. У Кати Михеевой такой добродетелью было ее девичество и любовь к детям своего брата Василия.

Вернувшись с работы, купала в корыте маленьких сыновей брата. Племянники называли ее мамой, а свою родную - Валей. Валя эта работала геологом по разведке газа, надолго отлучалась из дома. Сорокапятплетнего брата, шофера порта, по весне взяли в армию вместе с грузовой машиной во вновь комплектующуюся воинскую часть за Волгой. Навестив один раз детей, он с грустной радостью намекнул сестре, что свое она упустила: не вышла замуж до войны, а теперь, видно, суждено ей жить при нем до той поры, когда разборчивость возьмет верх над всеми иными чувствами. Молодые воюют, а для забронированных умельцев-парней она слишком бабнста. За вдовца же резон ли выходить? Ему казалось, что посторонние вряд ли оценят ее душу, ум, проявляющийся при чужих поверхностно, задиристо, одномерно.

"Зачем нанимать какую-нибудь старушонку-бобылку, когда есть своя родная сестра, сильная, работящая. И ей с нами веселее" - так, казалось Кате, думал брат.

Порывистая нежность к детям вошла в привычку Кати как и самоутешение, будто люди уважают ее за "порядочное поведение", а заживи она, как живут все женщины, и люди охладеют к ней. Этого она не перенесла бы.

Между тем тоска по неизведанному материнству была временами сильна до сновидений: Катя видела себя во сне кормящей своего ребенка нежно, с ноющей отрадой в груди.

Но жизнь ее шла no-прежнему затаенно-горько, хотя одиночество воспринималось ею за образец чистоты и даже счастья.

Прошлым летом, в канун войны, искупавшись, задрэмала за кустами на песке и вдруг почувствовала за спиной тень. Села, моргая длинными ресницами.

Молодой, в трусах, загорелый мужчина перекрестил свой высокий лоб с налипшими белыми волосами.

– Ну и красота!
– раздумчиво сказал он.

Катя вскочила, осыпая песок со своих бедер.

– Да вы в уме? Первый раз, что ли, видите девупшу?

Нашли тоже красоту...

– Да что за девушки пошли! Скажешь правду - не верят.
– Потоптался на песке, покручивая темные усы.- - Мне уйти? Так я понял.
– Басовитый голос был покорным.

Катя улыбнулась полными, зноем схваченными губами, зашла в воду, сомкнув на затылке руки. Легко плавал он вокруг нее, смуглые широкие плечи блестели над водой под солнцем.

Неделю спустя Гоникин стал работать в райкоме, в Катя виделась с ним часто.

Последнее время ее личная жизнь стала казаться на жизнью, а унылой обязанностью. Почерствела сердцем к племянникам...