— Как это помешали, что вы, душа моя! — воскликнула тетушка Янка и засеменила к мужу, все еще стоявшему в дверях. Барнабаш повернулся, подошел тоже.

— Здравствуй, сынок, — без улыбки сказал Якабфи; рукопожатие, которым они обменялись, было как будто холоднее обычного. Из смежной комнаты вбежала служанка с домашней курткой в руках. Старый господин, услышав торопливые шаги, повернул голову назад и строгим взглядом отказался от куртки: в присутствии гостя он переодеваться не станет. Тетушка Янка укоризненно и тоже молча покачала головой, глядя на пристыженную служанку. — Изволь садиться, — продолжал Якабфи. — Что слышно хорошего?

В том, что форма прикрывает суть, есть иногда и нечто успокоительное. Дисциплина, затягивающая страсти в жесткий корсет, не только защищает общество от личности, но до некоторой степени и самую личность охраняет от того вреда, какой она могла бы нанести самой себе: удерживает руку, готовую бередить собственные раны. Барнабашу не был чужд самоконтроль, он унаследовал от матери не только склонность к нему, но научился у нее же пользоваться им практически; в дальнейшем от его чувства нравственного равновесия будет зависеть, разовьется ли оно в такт или превратится в лицемерие.

Но сейчас рана была еще слишком свежа, чтобы Барнабаш мог надолго оторвать от нее глаза. В том, что старый господин осведомлен о происшедшем, можно было не сомневаться, тетушка Янка уже в полдень подала ему новость вместе с тарелкой супа. Она и тогда говорила не словами, но испуганным взглядом, каким встретила входившего мужа, растерянным молчанием, красной шеей, тревожно хлопающими ресницами. В таких случаях ее муж молча, медленно приступал к супу; когда он доедал его, довольно было одного строгого взблеска пенсне, чтобы растревоженная старушка приступила к рассказу. — Мне хотелось, чтобы вы сперва пообедали, душа, моя, чтобы аппетит не отбить, — говорила она, вероятно, краснея до ушей. Якабфи кивал ей с неподвижным лицом: — Рассказывай!..

— Так что же слышно хорошего, сынок? — повторил он сейчас, подымая к глазам и медленно поворачивая в руке стопку для палинки. Стопка оказалась чистой, он поставил ее на поднос. — Позволь?

— Спасибо, не хочется, — опустив глаза, ответил студент.

Якабфи убрал руку от бутылки.

— Только вол пьет один, — проговорил он без улыбки. — Я слышал в министерстве, что твой отец болен. Надеюсь, несерьезно?

— Несерьезно.

Якабфи кивнул.

— Нынче много больных, — заметил он бесстрастно; и он сам, и его жена знали о болезнях лишь понаслышке. — Эпидемия гриппа, что ли, которая якобы уносит немало жертв. Говорят, и Аппони она же прикончила.

— Возможно, — отозвался Барнабаш.

— Твоя милая матушка здорова?

Барнабаш смотрел на свои ботинки.

— Благодарю.

На минуту стало тихо. Якабфи взглянул на жену, которая белыми своими ручками что-то показывала или против чего-то возражала; однако понять ее сигнализацию было невозможно. — Ты, разумеется, ужинаешь с нами? — спросил хозяин дома, вновь направляя поблескивавшее пенсне на гостя.

Барнабаш внезапно поднялся.

— Спасибо, мне, к сожалению, пора, — сказал он хрипло; от злости на глазах выступили слезы, пришлось отвернуться. Правда, он не сомневался, что Якабфи только из такта делает вид, будто ни о чем не знает, полностью предоставляя юноше решать, хочет ли он затевать разговор, но подобный такт — если подумать обо всех возможных последствиях — равен полному бессердечию. Беседовать об Аппони, когда человек остался без отца, без матери? Любовь иногда должна применять насилие, иначе ей не подступиться!

Якабфи встал, чтобы проводить гостя. — Останьтесь, душа моя, я сама, — быстро сказала тетушка Янка.

— Ну что ж, тогда будь здоров, сынок.

Студент поклонился.

— Заходи, когда хочешь, мы всегда тебе рады, — сказал старик с неподвижным лицом.

Тетушка Янка вышла в прихожую, чуть задержавшись. Барнабашу показалось, что, пока он проходил через гостиную, старики о чем-то пошептались за его спиной. Он не сразу отыскал выключатель, не сразу оделся. Старушка глазами сочувственно ощупала жидкую ткань пальто.

— Не холодно? — спросила она. — Может, тебе что-нибудь нужно?

Барнабаш глядел на дверь. — Спасибо, тетушка Янка, мне ничего не нужно.

— Но это ты возьмешь непременно! — воскликнула она, совсем смешавшись, и сунула ему в руку несколько раз сложенную банкноту в двадцать пенгё. — Бери, бери, мне потом отдаст твоя мать, — бормотала она, покраснев до ушей, — Сейчас у меня нет больше денег, сынок, но если тебе нужно…

Она не успела закончить фразу, потому что Барнабаш внезапно пошатнулся, ухватился рукой за зеленую бархатную занавеску и вдруг, повернувшись вокруг своей оси и тащя занавеску за собой, растянулся на полу. Мгновение спустя он уже пришел в себя от обморока — причиной которого, судя по всему, было не только физическое истощение, но и многообразные душевные тревоги на голодный желудок, — сам сумел встать, но явно был слишком слаб, чтобы тотчас уйти. Тетушка Янка и маленькая служанка, кое-как поддерживая с двух сторон, отвели едва волочившего ноги высокого и широкоплечего студента в комнату, уложили на диван, Якабфи, который между тем успел облачиться в домашнюю куртку, влил ему в рот два стаканчика абрикосовой палинки. Алкоголь, принятый на пустой желудок, сразу бросился юноше в голову, развязав язык и бушевавшие в нем чувства. Мозг его остался совершенно ясным, лишь самоконтроль стал слабее, Якабфи чем-то занялся в углу комнаты, его жена, сдерживая дыхание, присела в ногах дивана.

— Тетушка Янка, и вы поступили бы так же, как моя мать? — спросил юноша, вдруг подняв с подушки голову.

Глаза тетушки Янки внезапно выросли вдвое на узком подвижном лице.

— Ты спи, — проговорила она, — не волнуйся!

— Вы поступили бы так же?

— Как?

— Вышвырнули бы единственного своего сына?

Старушка растерянно молчала.

— Ради подлого негодяя! — громко сказал Барнабаш.

— Сынок, — вздохнула тетушка Янка с ужасом. — Он твой отец…

Юноша холодно смерил узкими глазами сидевшую в ногах старую женщину, словно то была какая-нибудь моль, залетевшая в его мысли. Он чувствовал, что его выдержка дала трещину, открыв постороннему взгляду пылавший в душе огонь, но не жалел об этом. — Тетя Янка, — проговорил он тихо, — вы не считаете, что моя мать только из трусости взяла сторону отца? Просто боится, что отец бросит ее? Вам известно ведь, что он содержит любовницу и мать знает это?