— Ну, ничего, — добавила она себе в ободрение, — я и на следующее воскресенье это же приготовлю, если придешь… Глянь-ка, да у тебя усы выросли!

— Выросли? — сурово повторил Балинт, но не потрогал рукой.

Они все еще стояли на углу под палящим солнцем.

— Ну, так пошли! — предложила Юлишка и взяла Балинта под руку. Он с удовольствием прижал к себе ее руку, но тут же свирепо отдернул свою, лицо стало туповатым от нахлынувших противоположных чувств.

— Что ты от меня хочешь? — спросил он со злостью, в то же время невольно прилаживая шаг к походке Юлишки. Юлишка знала, чего она хочет, Балинт же только догадывался, чего не хочет, поэтому был злее, неуклюжей и беспомощней, чем целеустремленная, спокойно-решительная Юлишка.

— Чего я хочу? — удивленно спросила она. — С тобой быть хочу.

— Сказал же, мне некогда, — буркнул Балинт.

— Вот чепуха! — засмеялась девочка, вскидывая голову. — Сисиньоре говорит, что в воскресенье даже господу богу не бывает некогда, а уж ему-то забот хватает. Ты еще не кончил дела с этой лисицей?

— Лисицей?

— Он только что проскочил тут мимо меня… скулил, будто лиса в зоосаду, — сказала Юлишка. — Не нравится мне его физиономия. Зачем ты с ним водишься?

Юлишка еще не знала — потом-то научилась и этому, — как опасно ругать друзей мужа; под предлогом мужской солидарности мужчины отстаивают собственную самостоятельность. — Тебе какое дело? — спросил он грубо.

Девочка обиделась, но не подала виду.

— Никакого, — сказала она, — я просто спросила. Если тебе он нравится, забудь, что я сказала.

— Не мешайся в мои дела, — багровея, прорычал Балинт, — я этого не потерплю.

Юлишка кивнула.

— Правильно, ведь и у меня есть свои дела, — проговорила она рассудительно и чуть заметно сжала руку Балинта. — Как давно уж мы не виделись! А Сисиньоре очень больная была, теперь-то опять поправилась.

— Я сам выбираю себе друзей, — кипя от ярости, продолжал Балинт, — и ты не вмешивайся, слышишь?

Юлишка засмеялась. — Да ладно тебе, не кипятись!

— Кстати, вкус у тебя никудышный, — сказал Балинт, шагая так, что девочка едва за ним поспевала. — Мой друг всем женщинам нравится.

— Ты гораздо красивей, — возразила Юлишка. — Он тем нравится, кто тебя не знает… Да, а ведь я Юлишку Надь видела!

Балинт остановился.

— Где?

— Как-то на улице случайно встретились, — рассказывала Юлишка. — Но она только поцеловала меня и тут же побежала дальше, торопилась очень. А еще раньше присылала одного человека, чтоб мы ему те бумажки и книги отдали.

— Где она живет теперь? — спросил Балинт.

Девочка пожала плечами.

— Ты ничего не знаешь, — прошипел Балинт. — Ты глупа, как… Могла бы догадаться, что мне нужно знать ее адрес!

Юлишка опешила. Прежде она думала, что Балинт сердится за то, что поддался ее уговорам и спрятал листовки, а значит, его крестный отец из-за нее попал в тюрьму, — но сейчас он кипятился уже совсем из-за другого: зачем не спросила адреса той, кому листовки принадлежат? Тяжелый он человек, думала Юлишка, намучаюсь я с ним. Юлишка очень горевала о Балинте те два или три месяца, что не видела его, часто плакала, особенно по воскресеньям, прождав напрасно к обеду, но ей ни разу даже не пришло в голову, что Балинт может покинуть ее навсегда, а она — с этим примириться. Она была красивая девочка, на улице совсем взрослые мужчины оборачивались ей вслед, было у нее и несколько знакомых мальчиков, с которыми она изредка пересмеивалась и которые охотно стали бы ее верными спутниками, как-то Юлишка даже ходила с одним из них в кино, но когда тот вздумал лапать ее, так ударила в грудь, что парень свалился со стула. Ребята, привыкшие к более легким успехам, быстро от нее отходили, и девочка оставалась одна со своими материнскими заботами об отце и старенькой бабушке; впрочем, не считая одного-двух воскресений, проведенных в горьких слезах, она стойко переносила одиночество, живая фантазия и готовность поболтать даже с самою собой заполняли неподходящее для ее возраста уединение. Стряпая, перемывая посуду, она громко, по-детски игриво разговаривала с окружающими предметами, а из комнаты в это время неслись старческие причитания Сисиньоре, славшей упреки далекому миру; два одиноких монолога по обе стороны стены лились одновременно — монолог девочки и монолог старухи. Подруг у Юлишки как-то не было, разве что мимолетные приятельницы, единственная более или менее близкая подруга, Ирма Живанович, переехала в Кёбаню, на другой конец города, и с тех пор они почти не виделись.

— Я не знала, что тебе нужен ее адрес, — оправдывалась девочка. — Да я и сама хотела спросить, чтобы навестить Юлишку, но не успела опомниться, как ее уж и след простыл.

— Голова у тебя варит медленно, я всегда это говорил, — проворчал Балинт. — Чего еще тебе от меня нужно?

— Послушай, Балинт, — внезапно решившись, сказала Юлишка, и ее бледное личико под венком угольно-черных волос сразу заострилось, — ты на меня сердишься за то, что я отдала тебе те бумаги?

— Очень нужно мне сердиться!

— Тогда почему не приходишь?

— Потому что некогда мне, сколько раз еще повторять, черт бы побрал мир этот поганый! — заорал Балинт, еще никогда не ругавшийся в присутствии Юлишки.

Девочка вздрогнула, но не испугалась.

— Ты стал коммунистом? — спросила она тихо.

— С чего ты? — бледнея, ответил Балинт.

— Тогда что с тобой?

— Не суй носа в эти дела, понятно?

Девочка засмеялась. — Ой, какой же ты забавный, Балинт! — воскликнула она. — Как будто старый муж, который все ворчит на свою судругу. Что с тобой, в самом деле?

— Судругу? — передразнил Балинт. — Могла бы уже отучиться от этих глупостей!

Девочка засмеялась опять.

— Уже отучилась, — сообщила она. — Футли не говорю, мугажки — тоже, вообще ничего такого не говорю. А судруга — это я просто так сказала, чтобы ты узнал меня.

Балинт отбросил со лба светлую прядь. — Издеваешься?

— Господь с тобой! — сказала Юлишка. — Это ты все задираешь меня. — Ее лицо вдруг стало серьезным, она медленно, стеснительно пригладила ладонями юбку. — Скажи, Балинт, а ты к другой девушке не ходишь?