— Наклонись поближе! — негромко сказал Пуфи. — На другой день старый Битнер позвал меня в контору и спросил, правда ли, что говорят о Сабо.

— А что говорят?

— Ну, что Сабо тогда сказал, будто и теперь наша судьба от Советов зависит!

— А что ты ему ответил?

— Да что ж мне было отвечать? — пожимая плечами, сказал Пуфи. — Кто-то тогда же намекнул Сабо, чтобы не разводил агитацию, потому что непременно старику накапают. Стану отрицать — меня же и вышвырнут, ведь и я там стоял со всеми, верно?

Балинт промолчал. Так, сразу, он и сам не знал, что сделал бы на месте Пуфи; отрицать все — значит, соврать, а сказать правду — выдать Сабо полиции, то есть стать шпиком, как ни крути. Можно, конечно, отказаться отвечать. Но это все равно, что подтвердить обвинение! А в довершение всего и собственного куска хлеба лишиться!

— За это его и уволили? — спросил он.

— Ну да.

— Откуда ты знаешь?

Пуфи кое-как выпростал из кармана еще один промасленный сверток с двумя большими кусками пирога с маком.

— Других-то причин нет, — пояснил он. — Работы хоть отбавляй, ведь на его место завтра же берут нового типа.

— А это откуда знаешь?

— Знаю, — сказал Пуфи, всеми тридцатью двумя зубами впиваясь в лакомый кусок. — Да ведь и нет у нас шлифовальщика-то!

— Я спрашиваю, откуда ты знаешь, — повторил Балинт.

Толстяк широко ухмыльнулся.

— Если старый Пуфи говорит, что знает, тут уж будь, как говорится, уверен, — заявил он. — А я, кстати, и не жалею, что мы освободились от этого типа с его вечным поносом. Никогда, бывало, и не ответит тебе толком, спросишь его, а он жмется, больше пяти слов ни за что не израсходует.

— Ты господина Битнера больше любишь, — сказал Балинт.

Пуфи не почуял насмешки.

— Этот все равно что из господ, — сказал он одобрительно. — Видел бы ты, как он завелся, когда о Сабо заговорил, а все же со мной беседовал ласково, будто отец родной. А ты, сынок, сказал мне, ты в политику не лезь, у тебя еще нос не дорос. Революция?.. Э, брат, ты знай членские взносы плати!

Балинт вдруг испугался.

— О дяде Пациусе он не выспрашивал?

— Две «симфонии», — сейчас же потребовал Пуфи.

Но Балинт так посмотрел на него, что Пуфи сразу перестал ухмыляться.

— Особенно не расспрашивал, — поспешил он ответить, — спросил только, он ли завел разговор о коммуне. Потому что сперва-то господина Битнера там не было, он только потом подошел и, должно быть, сцепился с Сабо.

— Я тогда как раз Шани вызволял из сортира, — сказал Балинт.

— А я за сосисками пошел, — вспомнил Пуфи. — Но за дядю Пациуса бояться не приходится.

— А это откуда тебе известно?

— Известно, — сказал Пуфи. — Его господин Битнер задеть не посмеет. Наверное, дядя Пациус что-то про него знает.

На другое утро Битнер, придя в цех, тут же вызвал в контору Балинта. Старый мастер был явно возбужден, лицо его покраснело и блестело потом, складки рубашки над обширным животом выбились из-под жилета.

— Присядь-ка, сынок, — сказал он, указывая на стул около стола. — Ты ведь знаешь Сабо, верно? С ним работал на шлифовальном?

Балинт остался стоять. — Сабо обучал меня.

— Только что он подкараулил меня на углу, когда я в мастерскую шел, — отдуваясь и отирая платком пот, пропыхтел Битнер, — и стал грозить, что распорет мне живот, если я не возьму его назад.

Балинт смотрел на елейное и одновременно взбешенное лицо мастера.

— Ты про него что знаешь? — спросил Битнер.

— Это вы о чем?

— Что он болтал обо мне за моей спиной? Может, и раньше под меня подкапывался?

Балинт промолчал.

— Как он судил обо мне? — спросил Битнер. — Не говорил ли, часом, будто я предаю рабочих?

— Такого не говорил.

— Ага, такого не говорил, — повторил Битнер. — Ну, а не говорил, например, что я социал-фашист?

Балинт покачал головой.

— Точно помнишь? Слово «социал-фашист» не говорил? Или не говорил — горе-демократ!

Балинт засмеялся.

— Не говорил.

— Больно уж ты веселый, — проворчал мастер. — Ну, а что он про меня говорил?

Балинт не ответил.

— Угрожал, может быть? Мол, так и так, он со мной рассчитается?

Балинт продолжал молчать. Вдруг жирное, красное, все в сердитых морщинах лицо мастера необъяснимо изменилось, стало приторно ласковым, и он улыбнулся парнишке, словно добрая усатая фея.