— Верно ли? — спросила жена.

— Нас там осматривают, а одежу дезинфицируют, — объяснил Нейзель.

— И клопов нет?

Чистыми голубыми глазами Нейзель поглядел на жену. — Не встречался я с ними, Луиза.

— Право, сяду в тюрьму, — повторила Луиза Кёпе. — Все лучше, чем здесь, на воле.

Нейзель опять зевнул. — Другой-то костюм мой в ломбарде? — спросил он у жены.

Та пожала плечами. — Где ж ему и быть!

— Этот больно уж провонял дезинфекцией ихней… Рубашка хоть ночная осталась?

— Осталась.

— Тогда стели! — сказал Нейзель. — Ребят ждать не буду. Долгов у тебя много?

Луиза Нейзель засмеялась. — Сколько удалось призанять.

— Я спросил, много ли.

— Не много, — ответила жена. — Мало.

Нейзель посмотрел на нее.

— Нету у людей денег, — сказала жена, — не из чего взаймы-то давать. У кого было, помогал, да много ли они могли уделить нам? Я не считала, но много не наберется.

— Ну что ж, ладно, — сказал Нейзель.

И вдруг Луиза взорвалась. — Но уж в другой раз я на это не пойду, так и знай, — закричала она, сплетя руки на могучей груди. — Подумаешь, горе какое — питание даровое, в восемь часов на боковую, и никаких тебе забот, пес задрал бы того, кто все это выдумал! А ты попробуй дома четырех щенков своих голодных накормить, когда не из чего! Чтоб тебе поперек горла встала вся жратва, какой ты брюхо там набивал!

— Луиза, Луиза!

Но жена расходилась не на шутку.

— И запомни, — кричала она, — если тебя арестуют еще раз, я сама пойду в полицию и скажу им, болванам, чтоб арестовали меня, а тебе чтоб приказали хозяйство вести, тогда живо пропадет охота политикой заниматься, и у тебя, и у всех, сколько вас ни на есть, мужиков дурных, на свете…

— Луиза, — опять окликнул ее Нейзель.

Но она еще не выговорилась. — Меня ты больше не пошлешь милостыню просить, уж лучше сразу возьму этих четырех щенков твоих да прямо в Дунай. Я же ничего не говорю, какому-нибудь молодому да холостому отчего своей-то паршивой шкурой не рискнуть, но тот, кого господь на старости лет разума лишил, кто сует нос в такие дела, которых и не понимает даже…

Упершись локтями в стол, Балинт молча смотрел перед собой. Хотя каждое слово попадало ему в самое сердце, он теперь смертельно стыдился, что так откровенно выказал свое горе. Полчаса спустя, лежа в кровати рядом с матерью, он слушал ее измученное, прерывистое дыхание — каждый вздох был как потревоженная оболочка все новой и новой горькой заботы — и вдруг с внезапной решимостью взял себя в руки и удержал опять было прихлынувшие слезы; обняв мать за шею, он всхлипнул коротко и уснул. Наутро они встали с Нейзелем вместе, вместе вышли из дому, каждый по своим делам.

В конторе, как Нейзель и ожидал, ему сразу выдали трудовую книжку. Он не сказал ни слова, повернулся и вышел. В цеху взял из шкафчика скудные пожитки, завернул в газету и попрощался с людьми. Кое с кем из них он проработал на этом заводе бок о бок четверть века.

Он пошел прямо на улицу Магдольны. Еще в подъезде узнал от знакомого — шлифовальщика-металлиста Коричанского, — что из профорганизации его исключили и даже как будто из партии. — В мое отсутствие? — спросил Нейзель, сразу почернев лицом. — Даже не выслушав? — Он вошел, но не застал никого, с кем можно было бы поговорить о его деле, и вернулся домой.

Жена была одна. Нейзель сел, молча положил на стол маленький газетный сверток. Луиза бросила на сверток короткий взгляд. — Уволили?

Нейзель кивнул.

— Ну, это было ясно и так, — сказала жена. — Ведь и ты знал, правда?

Нейзель смотрел на сверток. — Более или менее.

— Ничего, Лайош, — медленно, спокойно сказала Луиза. — Ужо найдешь себе другое место.

Муж опустил голову на сжатые кулаки. — Когда?

— Не пройдет трех месяцев, вот увидишь, — сказала Луиза. — До тех пор как-нибудь прокрутимся, ведь со следующего понедельника я буду работать.

— Где?

— Есть у меня знакомка одна на шоколадной фабрике Мейнля, она и устроила… Давно уж сулилась, а нынче утром я забежала к ней, и она записала прямо с понедельника.

— Сегодня утром?

Жена возилась со свертком. — Раздевайся да ложись в постель, одежу твою выстираю.

Нейзель не шевельнулся. — Меня из профсоюза исключили, Луиза.

— И это, скажешь, беда? — воскликнула жена. — Оттого-то голову повесил? Примут еще обратно, не бойся! Чего ж еще и ждать от них было, проходимцев паршивых!

— Из партии тоже, — выговорил Нейзель.

Луиза с минуту стояла, словно окаменев, и глядела мужу в лицо. — Чтоб им молитва поперек горла стала! — сказала она, уперев руки в бока, и лицо ее вдруг запылало огнем. — Ну, мы этого так не оставим, это им дорого обойдется, они еще поплачут, прежде чем антихрист за них примется! Жалобу подал уже?

Зажав кулаками виски, Нейзель молча смотрел перед собой.

— Будь я на твоем месте, — воскликнула его жена, — плюнула бы на них и не обернулась. Не подал еще жалобу-то?