– Только тебе поддатой на такси и ездить…

– Здесь в любом виде на такси можно, – она усмехнулась, – ничего не случится. Это не у нас.

Катя налила себе полстакана водки и махом выпила. Я понял, что звонить однофамильцу мне придется одному. Вытащил из пакета справочник и нашел телефон Димитриуса. Катька, подбодренная присказкой о сомнительных достоинствах тощей коровы, уплетала тушенку.

Я набрал номер и ждал секунд тридцать. Никого. Набрал снова. Может, уехал на дачу или в гости. Или переехал…

Потом мы сидели за столом и разговаривали. Я курил, прихлебывал пепси, и дым плавно утекал в распахнутое окно. Катька бесилась, рассказывая о работе в магазине и своем хозяине Улле.

Улле требовал, чтобы она выполняла главнейшую заповедь торговли: покупатель – это бог! Дети роняют книги с полок – надо с улыбкой поднять их и не дергать родителей, которые в это время переговариваются за стеллажами. Какую бы глупость ни сделал покупатель – надо улыбаться. Надо быть вежливым, хоть ты тресни.

– А они вежливые! Зацепят задом книги и не поднимут. А воруют сколько? И я должна улыбаться?.. Я уже через месяц хотела уволиться, но Улле отвел меня в кафе, заказал ужин с вином и целый час толковал, что покупатель – это бог. А в конце шиканул – отвез на такси домой. Где он найдет такую дуру, чтобы знала русский и шведский и работала за копейки? Я домой приезжаю – все думают богачка, в Швеции живет. – Слегка окосев, Катька размахивала руками. – А денег только на квартиру и одежду хватает. Правда, Улле разрешает пить кофе за счет фирмы и печенье с джемом. Сейчас разрешил купить для тебя и гостей вино. Только ты не пьешь…

Потом Катька всплакнула, вспоминала одноклассников, говорила, что ей безумно жалко Советский Союз, свою мать, которая сейчас без работы, и отца, который начал спиваться, и своего жениха, которого бросила в Таллинне. Какой дурак придумал, чтобы эстонский язык стал обязательным для всех? Это крошечный язык, во всем мире на нем говорит один миллион человек. Ее русский отец никогда не знал по-эстонски больше десяти слов, хотя прожил в Эстонии сорок лет. Его уволили. Работы на кораблях не стало. Раньше он плавал за границу – зачем ему за границей эстонский язык? С кем там по-эстонски разговаривать? Эстонская литература не была бы никому известна, если бы не переводы на русский.

– Какой дурак это придумал! Какой дурак? – горестно раскачивалась Катька. – Как хорошо мы жили – ездили, куда хотели. На каникулы в Молдавию, Ленинград, Тбилиси…

Заговорила об Улле.

– Однажды он напился в ресторане и кричал: «Я стану миллионером!» Настоящий маньяк! Купил себе с кредита спортивный «порш» – номер набекрень висит, ездить не умеет. А ты знаешь, сколько стоит «порш»? Как десять наших «Жигулей»! – Она помолчала, производя в своей рыжей головке вычисления, и поправилась: – Даже больше – как сто «Жигулей»!

Она встала из-за стола, невесомо села мне на колени и положила руки на мои плечи. Посмотрела пьяно и нежно.

– Ты не думай, я не пристаю к тебе. Просто мне хорошо, что ты приехал…

Я сказал, что ничего такого и не думаю. Сиди, пожалуйста, если хочется. А сам подумал: вот он, западный феминизм, в его неприкрытых формах. Хочет – водки выпьет, хочет – на колени мужику брякнется. Следовало попридержать даму за талию, но я сидел, как истукан. Можно сказать, боролся с феминизмом.

– Я так от них устаю. – Катька поднялась, и ее шатнуло. – Поговорить не с кем… Скоты, сквалыги… И этот трус Эрик, его жена… «Ты эстонская потаскуха! – кричит. – Хочешь отобрать у меня мужа, взять все готовое! Убирайся к своим коровам!»

– Но ты его, наверное, любишь?

– Уже не люблю. Он бросил меня ночью у закрытой дачи и уехал с женой. Трусливый ссук! Кобель! Я десять километров шла босиком – одна туфля осталась в доме. А он уехал в машине. Да в Эстонии ни один хуторской парень так не поступит. Сейчас, говорит, что жена решила завести ребенка… Он не должен ее взволновывать.

– Н-да, – сказал я.

А что еще скажешь…

Досталось и негритянской семье, и квартирной хозяйке. Семья грязная, ходят в ночном белье по квартире, шумят по ночам, главный негр пытался ее прихватывать, хозяйка – шведская мигера, дерет за комнату втридорога, надо менять жилье.

– Возвращайся домой…

– Надо мной смеяться будут. Не хочу быть неудачни…вецей…

– Тогда терпи, – сказал я.

А что еще скажешь…

Она быстро окривела и принялась изображать, как маленькие дети, оставленные родителями на улице, расплющивают о ее чистую витрину носы и мажут стекло шоколадными губами: «Уа-уа-уа!»

– А этот гнусный Улле требует чистоты…

Она выпила еще и повалилась на тахту.

– Иззвни, я такая пьяная… немного полежу. Пррблем не буит.

Через минуту она уже похрапывала и пускала изо рта пузыри.