Снаряды ложились в стороне от позиции. Целый шквал огня…

— Всё, — сказал он в трубку. — Хорошо поработали, — он потянулся к убитому, не выпуская трубки из руки, вытащил его документы. Прочитав, сказал: — Ганс Нушке и его приятель приказали долго жить. Доложите командованию, что координацию вёл подпоручик русской армии Валерьян Коверзнев. Ауфвидерзеен.

Это было мальчишеством, но без этого гусарства война казалась бы слишком нудной.

Он разбил аппарат, потом повис на руках над разрушенным пролётом лестницы, спрыгнул, сбежал по каменным ступенькам, достал документы у второго солдата и вышел из церкви.

Не успел он дойти до ограды, как обстрел возобновился.

«Ага, бьют по колокольне! Ха–ха–ха!» — рассмеялся Коверзнев.

Голова инстинктивно втянулась в плечи. Земля, взметнутая взрывом, медленно оседала в воздухе, ложилась на лицо. Новый взрыв.

Коверзнев отряхнулся, не сгибаясь, пошёл дальше. Приятно было сознавать, что если ты и позируешь, то только ради себя, ибо кругом никого нет… Приятно было чувствовать себя настоящим мужчиной…

Прошло немногим больше месяца, как Коверзнев служил в разведке, а о его смелости и находчивости рассказывали целые легенды, удивлялись его знанию немецкого языка. За это время он был трижды представлен к награде.

Он по–дружески держался с солдатами–разведчиками, надменно — с офицерами. Ему завидовали, говорили, что он везучий, что у него сильный и независимый характер. И никто не предполагал, что порою он переживает приступы малодушия. Не из–за снарядов, не из–за пуль, нет, опасности он не боялся. Он терзался из–за того, что не мог разобраться в происходящем. Где бы он ни находился, — в пустынном ли поле, застигнутый метелью, в разбитой ли галицийской деревне, в осаждённом ли русскими Перемышле, где кошка–одер стоила пять крон, — где бы он ни находился, его всё время преследовала одна мысль: «Ведь воюет царское правительство, так при чём же здесь он, Коверзнев? Пусть Николаю надают по шее, русский народ от этого только выиграет. Ведь всё равно правительство, подданных которого без суда и следствия бросают в тюрьмы, должно рано или поздно потерпеть крах. Так не лучше ли не помогать ему — пусть его бьют, скорее наступят новые времена. Но как они наступят, когда вместо Николая II будет новый хозяин — Вильгельм? Нет, пусть царь бездарный, плохой, но родина — моя. Я защищаю родину, а не его…»

За Перемышль Коверзневу дали четвёртый крест и три дня отпуска. Если бы не так далеко был Петербург, он бы навестил Нину. Вместо этого приходилось пить коньяк в офицерском собрании и смотреть «Песнь о вещем Олеге», которая именовалась «инсценировкой по Софоклу в стиле модерн». На сцену, задрапированную чёрными сукнами, выезжал на огромном битюге князь Олег, на нём белый разведчичий балахон, немецкая кожаная каска со стальным шишаком. Хор в таких же балахонах и в противогазовых масках исполнял обязанности греческого хора и пояснял происходящее на сцене. Всё это должно было считаться остроумным и интересным, но вызывало у Коверзнева одну тоску. «Как они могут кривляться, когда мы окружены шпионами и предателями».

Последние дни он находился под впечатлением рассказа о Мясоедове. Подполковник Мясоедов, тот самый Мясоедов, романсы которого он слушал в доме Сухомлинова, всё–таки оказался шпионом… Это страшный парадокс: агент германского генерального штаба — приятель военного министра! Разъезжает как хозяин по фронтовым укреплениям, останавливается в немецких мызах, в баронских имениях, через их хозяев передаёт сведения. Да ещё и мародёр — вывозит из брошенных имений картины и вещи… Дело не в том, что его повесили… Страшно то, как такой человек мог оказаться рядом с военным министром!..

— Коверзнев! В канцелярию штаба! Срочно!

Он поднялся, вздохнул. В раздевалке накинул на плечи шинель. Вышел на крыльцо. Было темно. Под сапогом сухо хрустнул ледок. Пересекая улицу, сорвал ветку, растёр между пальцами пухлую почку. «Пахнет, весна берёт своё». Остановился перед штабом, осмотрел чёрные разбитые здания. Взглянул на небо. На юге переливалась крупная зелёная звезда. Она переливалась так же и во времена карфагенских войн, и над Куликовым полем, и над Ватерлоо… Ради чего люди убивают друг друга?..

Известие, которое ожидало его в штабе, оказалось неожиданным: подпоручика Коверзнева включили в число тех, кто завтра, десятого апреля, должен встречать в Перемышле государя–императора.

Странные чувства испытывал Коверзнев. С одной стороны, это была большая честь, которой удостоились немногие, с другой стороны, он увидит человека, которого не уважает и считает бездарным… Интересно, какое впечатление он произведёт?..

Царь прибыл в Перемышль во второй половине дня. Он выглядел усталым, и не мудрено — говорили, что за день он успел побывать на станции Комарно и в Самборе, где знакомился с санитарным поездом и награждал гвардейцев.

На станции был выстроен почётный караул; на правом фланге стоял щупленький, с жидкими усиками генерал Брусилов.

Николай принял рапорт генерал–губернатора Галиции графа Бобринского, обошёл караул, всей роте пожаловал георгиевские кресты.

Заиграли оркестры, рота пошла церемониальным маршем; впереди шагал подслеповатый, с лошадиной челюстью, похожий на Ваньку Каина дядя царя — верховный главнокомандующий Николай Николаевич со своим начальником штаба Янушкевичем и Брусиловым. Царь держал руку у козырька, и было видно, что он тяготится всем этим. Прямо со станции, вместе со свитой, он направился в церковь на молебствие.