Шрифт:
2
Почему же знаковая концепция национальных языков резко обедняет и возможности самих этих языков, и возможности науки, которая специально занимается в первую очередь именно ими? Президент международной ассоциации семиотики, один из самых видных современных лингвистов Э. Бенвенист по-своему уже ответил на подобный вопрос, подчеркнув, что семиотика совершенно не интересуется отношением языка к действительности, к реальному миру, в котором живут люди [94] . Если же к этому прибавить, что семиотика не интересуется и прошлым состоянием национальных языков, то станет ясно, что я имел в виду, говоря о безмерном обеднении самого предмета лингвистики при семиотическом ее толковании. Изучать систему языка ради самой этой системы, одновременно не интересуясь, как с ее помощью ориентируются люди в окружающем их мире – это действительно отказаться едва ли не от самого главного в лингвистике. Это главное превращает ее в одну из важных гуманитарных наук нашей эпохи.
94
Benveniste Е. La forme et le sens dans le langage. In: Recherches sur les systemes significants. The Hague – Paris, 1973, c. 95.
К этому же вопросу можно подойти и с другой стороны. Если значение слова – это неотъемлемая часть слова, входящая в него органически, если без значения нет и самого слова, а только «пустое звучание», то, следовательно, слово не может быть простым знаком. Хотелось бы особенно подчеркнуть отмеченную зависимость. Проблема решается в форме «или – или», третьего здесь не дано: либо надо признать, что значения слов и область языкознания, специально изучающая именно значения слов (семасиология), к лингвистике не относится, и тогда слова могут предстать как знаки, либо значения слов и семасиология, исследующая подобные значения – важнейшая область лингвистики, и тогда слова не могут быть простыми знаками, так как знаки сами по себе значений не имеют. Поэтому когда семасиологию включают в лингвистику и одновременно защищают знаковую природу слова, то допускают не только contradictio in adjecto, но и искажают всю перспективу изучения семасиологии, лексикологии и лексикографии [95] .
95
Любопытна трансформация, произошедшая за самые последние годы в определенном направлении зарубежной науки: от полного отрицания категории значения как категории, будто бы не лингвистической, до выдвижения значения на первое место в языкознании. На последнем, 12-м Интернациональном конгрессе лингвистов (Вена, 1977 г.) тема «Основные проблемы семантики» оказалась центральной темой пленарных заседаний (обращаю внимание: семантики, а не семиотики).
Здесь спор идет не о терминах, а о самом существе науки о языке. Если не забывать, что и грамматические категории любого национального языка – это двусторонние категории, имеющие свою форму и свое грамматическое значение, то станет очевидно, что речь идет о самом главном, о том, каков подлинный объект изучения в науке, именующей себя лингвистикой.
В специальной литературе уже приводились такие примеры. Серп и молот в нашей стране – это знак союза рабочих и крестьян. Но сам этот союз существует до знака и независимо от данного знака. Следовательно, знак не включает значения, он односторонен, тогда как слово органически включает значение, оно двусторонне. Зеленый цвет на дороге может служить показателем разрешения движения. Но
«знаком является не разрешение движения, а только зеленый цвет как показатель этого разрешения… Разрешение движения не может быть элементом знака потому, что оно существует до знака и независимо от него» [96] .
Разграничение знака как односторонней единицы и слова как двусторонней единицы, всегда включающей значение, перерастает в важнейший методологический принцип, теоретически разделяющий современную лингвистику на разные, во многом противоположные направления [97] .
96
Савченко А.Н. Язык и системы знаков. – ВЯ, 1972. № 6, с. 22.
97
«Под знаком в точном смысле разумеем нечто, что не имеет своего внутреннего значения… и превращается в условного заместителя или же в метку чего-то другого»
(Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. М., 1946, с. 405).Совсем иное – слово. Оно всегда с внутренним значением. Даже тогда, когда люди слышат то или иное слово, значение которого они не понимают, обычно всё же стремятся соотнести подобное слово с другими, понятными словами.
Ученые, рассматривающие категорию значения в лексике и грамматике как важнейшую лингвистическую категорию, тем самым и к понятию знака обязаны подходить с учетом постоянно действующих отношений: знак– > значение– > вещь (явление). В науке о языке сам знак может быть знаком только в системе отмеченных отношений. Поэтому определять язык как знаковую систему (даже с прибавлением «особого рода») и при этом не показывать отношений между знаками, значениями и вещами (явлениями) неправомерно. Подобные отношения существуют в любом национальном языке и дают о себе знать постоянно в процессе функционирования каждого языка. Не считаться с этим – значит не только обеднять предмет лингвистики, но и во многом искажать его.
Покажу здесь на одном примере, как следует понимать взаимодействие знака, значения и вещи (явления).
В свое время К. Яберг писал [98] , что изобретение пороха в XIV столетии имело важные последствия не только для экономической жизни человечества, но косвенно и для самых разнообразных языков, в том числе и романских. До XIV в. французское существительное poudre означало ?пыль’, с периода же изобретения пороха poudre стало употребляться не только для наименования ?пыли’, но и для наименования ?пороха’. Возникла полисемия poudre. По мысли Яберга, подобная полисемия «оказалась для языка неудобной». Чтобы «избавиться от нее», язык использовал другое слово – poussiere, ранее бытовавшее лишь в диалектах, а затем вошедшее в литературный обиход. Возникла дифференциация значений между двумя существительными: poudre стало служить главным образом для наименования ?пороха’, a poussiere – для наименования ?пыли’.
98
K. Jaberg. Mittelfranzosische Studien. – Sache, Ort und Wort. Zurich, 1943, c. 281.
В этой семантической истории двух взаимно связанных слов, очерченной ученым, все же не все представляется ясным. Прежде всего: почему полисемия poudre (?пыль’, ?порох’), сформировавшаяся в определенную эпоху, оказалась позднее «неудобной»? Как следует понимать подобное «неудобство», если в других романских и германских языках, где тоже известно это слово, оно легко сохраняет аналогичную полисемию? Чтобы ответить на подобные вопросы, разыскания в сфере знак – значение – вещь (явление) оказываются совершенно необходимыми.
В старофранцузском языке poudre (другие формы и написания poudrier, poldrier, poudrer) действительно означало ?пыль’. Это же значение poudre ?пыль’ сохраняется вплоть до конца XVII в. у французских классиков той эпохи оно оказывается еще вполне живым. Так, у Мольера («Bourgeois gentilhomme», III, 3): Ce grand escogriffe de maitre d’armes remplit de poudre tout mon menage ?Этот верзила, учитель фехтования, наполнил пылью все мои покои’. В современном языке poudre ?пыль’ возможно лишь в несвободных сочетаниях, как пережиток старого осмысления: jeter de la poudre aux yeux ?пустить пыль в глаза’ и в некоторых других выражениях. Так очень медленно, на протяжении ряда веков формировалась дифференциация слов и значений: poudre ?порох’ и poussiere ?пыль’. Сходным образом разграничены понятия ?порох’ и ?пыль’ в испанском и португальском языках (исп. polvora ?порох’ и polvo ?пыль’, порт. polvora и poeira).