Известно, что в XX в. получила развитие теория относительности и было, в частности, открыто свойство многих вещей менять свою природу под воздействием других вещей, под воздействием окружения, в котором обычно находятся вещи. И сразу же возник острый теоретический вопрос о том, является ли подобная относительность самих вещей частичной или она приобретает свойства относительности абсолютной, и тогда нельзя говорить о каких-то объективных свойствах вещей, а следует видеть в самих вещах лишь их относительные, всегда преходящие особенности. Разумеется, теория относительности оказалась гораздо шире, она не сводилась к решению только этого вопроса (ее специальные проблемы касались прежде всего физики), но и этот вопрос предстал во всей своей значительности и теоретической остроте.

Сразу же оформились две противоположные концепции истолкования понятия об относительности, во многих планах ставшие непримиримыми. В последующих строках я попытаюсь показать, как борьба этих противоположных доктрин отразилась в науке о языке и какие выводы для теории и практики изучения самих языков были сделаны различными учеными.

Известно, что теория относительности в первом варианте была сформулирована А. Эйнштейном в 1905 г., а в 1955 г., когда ее создатель умер, ученый мир отмечал 50-летие этой теории [132] . Теория относительности сразу же получила самые различные истолкования в различных научных и философских школах. По словам одного из крупнейших физиков-теоретиков, А. Эйнштейн неоднократно подчеркивал:

Этими словами А. Эйнштейн хотел показать органическую связь, существующую между предметами и их отношениями: математика могут не интересовать предметы, он направляет свое внимание прежде всего на отношения между предметами, тогда как физику не безразличны сами предметы. Именно эту мысль развивает сподвижник Эйнштейна физик А. Зоммерфельд:

Об этом же сообщает и французский ученый П. Кудерк в своей книге о теории относительности:

Глубокое истолкование философского значения теории относительности дал еще в начале нашего столетия В.И. Ленин, прежде всего в книге «Материализм и эмпириокритицизм» (1909 г.). Однако с самого начала теория относительности расценивалась и с совершенно других теоретических позиций, представители которых утверждали, что будто бы новая теория доказала полную и абсолютную относительность всех вещей и всех понятий. А это уже означало, что ни о каких объективных свойствах вещей теперь будто бы не может быть и речи. Философскую несостоятельность этой последней концепции точно и убедительно показал в только что упомянутой книге В.И. Ленин. Позднее об этом писали многие советские философы. Я же попытаюсь продемонстрировать лингвистический аспект борьбы разных осмыслений самих понятий об отношении и об относительности.

Известная парадоксальность теории относительности заключается в том, что, как подчеркивают материалисты, это «величайшее открытие XX в.» показало не относительность «всего сущего», а объективность «всего сущего», необходимость его изучения во всех связях и взаимодействиях [136] . Но это стало очевидно с материалистической точки зрения. Ее же противники утверждали и утверждают противоположное.

Вещи – это лишь «точки пересечения отношений», поэтому рассматривать мир как «совокупность вещей», значит оставаться на уровне «примитивно-реалистического взгляда» – утверждают другие противники объективности вещей [138] .

Как видим, наличие двух диаметрально противоположных истолкований принципа относительности не подлежит никакому сомнению. Всё это имеет не только большое общефилософское значение, но и значение, непосредственно связанное с отдельными науками, также имеющими дело и с вещами (в широком смысле), и с отношениями между ними.

В 1957 г. один из советских лингвистов, желая подчеркнуть всю важность изучения отношений в такой области языкознания, как грамматика, спрашивал: «Следует ли бояться отношений в грамматике?» Ответ следовал незамедлительно: разумеется, не следует [139] . Подобная постановка вопроса представляется странной. Нет никакого сомнения, что грамматика любого естественного языка не может существовать без внутренних отношений, связующих ее категории в единое, хотя и сложное, и нередко противоречивое целое. Теория грамматики и теория грамматических отношений – понятия, немыслимые друг без друга. Вопрос, следовательно, не сводится к тому, надо или не надо изучать отношения, бытующие в грамматике (здесь среди специалистов двух мнений быть не может). Вопрос возникает совсем по другому поводу: кaк следует изучать отношения в грамматике (и в языке в целом), кaк понимать подобные отношения, в какuх связях и контактах находятся отношения и отдельные единицы языка (в грамматике – прежде всего грамматические категории), кaк вещи (в специфически лингвистическом их преломлении) взаимодействуют с отношениями и кaк в результате подобного взаимодействия формируется и функционирует любой национальный язык.

В лингвистике нашей эпохи вопрос, следовательно, сводится не к тому, надо или не надо изучать отношения в любой области языка и в языке в целом (здесь двух мнений быть не может), а как осмыслять подобные отношения и их функции, организующие разнообразный материал конкретного языка.

Справка из истории вопроса здесь оказывается необходимой.

Еще до возникновения логики отношений, в 60-х годах минувшего столетия, представители психологического направления в языкознании стали подвергать сомнению самостоятельность отдельных слов и отдельных грамматических категорий. Виднейший из этих представителей Г. Штейнталь рассуждал при этом так: слово – это психический акт, и человек, произнося слова, вкладывает в их значения свои переживания. Эти переживания различны, поэтому одни и те же слова всякий раз выступают в ином облике, в ином значении. То же происходит и с грамматическими категориями. Множественное число может употребляться «вместо» единственного числа, а единственное – «вместо» множественного, если конкретная ситуация общения этого требует [140] . И все это писалось задолго до возникновения логики отношений [141] .