Лахор был именно таким местом. Таким местом, без которого мир просто жил дальше.

Ни у кого не было особых причин приезжать сюда. Кроме нас.

КОГДА МЫ ПРИЗЕМЛИЛИСЬ, Орайя сделала такое лицо полного отвращения, что я пожелал сохранить его для следующего раза, когда у меня не было бы слов, чтобы описать, как сильно мне что-то не нравится.

— Впечатлена родиной своих предков, принцесса? — спросил я ее.

Морщинка над ее носом стала более выразительной.

— Что это за запах?

— Трава випруса. Она растет здесь на скалах у воды, — сказал я. — Она быстро разрастается и гниет, как только соприкасается с воздухом, поэтому всякий раз, когда начинается прилив…

— Фу. — Мише издала звук, похожий на звук кошки, выплевывающей комок шерсти. — Отвратительно.

— Было бы еще хуже, если бы ты могла это видеть. Это похоже на внутренности. А потом оно сморщивается, как…

— Я поняла.

— Ты бывал здесь раньше? — спросила Орайя.

Я слегка ухмыльнулся.

— Я был везде.

— Разве нам не повезло, что нашим проводником стал путешественник по всему миру? — сказал Септимус. Он, конечно же, курил. Его лошадь выглядела как большой белый зверь с розовыми глазами, она фыркнула и покачала головой — как будто ее так же, как и нас, оскорбила вонь.

Он посмотрел на ворота впереди нас.

— Похоже, красивый город.

Слова пронизаны сарказмом. Заслуженным сарказмом.

Возможно, когда-то, очень давно, Лахор был прекрасным местом. При очень активном воображении можно было бы увидеть призрак того, что здесь когда-то стояло. Обитрэйс был старым континентом — намного старше, чем покровительство Ниаксии, и намного старше, чем вампиризм.

Лахор, однако, выглядел именно так. Теперь это были лишь руины.

Стена, стоявшая перед нами, была грозной, возможно, единственной хорошо сохранившейся частью этого города. Черный оникс, простирающийся высоко над нами и по обе стороны. Но горизонт за стеной… это было то же самое, что кости для тела. То, что когда-то было зданиями, теперь представляло собой зубчатые шпили из раздробленного камня, простое подобие архитектуры — башни, потрескавшиеся и опирающиеся на неровные груды камня. Единственными огнями на этом небосклоне были далекие, дикие языки пламени на зазубренных вершинах нескольких самых высоких, разрушенных шпилей.

Возвышающиеся перед нами ониксовые двери оставались плотно закрытыми.

— Как причудливо, — сказал Септимус.

— Причудливо, — повторила Кетура, глядя на дорогу позади нас и на стаи адских гончих, которые тявкали и выли неподалеку от нас. Редко, когда так много этих зверей подходили так близко к городу.

Еще одно доказательство того, что Эвелина мало что делала для поддержания своей родины.

— И что теперь? — сказала Орайя, повернувшись к воротам. — Мы постучим?

— Это твоя кузина, принцесса. Ты нам скажи как поступить.

Эвелина знала, что мы приедем. Мы с Орайей написали ей письмо перед отъездом, в котором объявили о нашем визите, о посещении всех известных вампирских дворян Дома Ночи. Кейрис вложил в письмо тошнотворное количество лести. Мы убедились, что она его получила, но ответа не последовало.

Это меня не удивило. Даже мои собственные дворяне не были особенно склонны отвечать на мои письма.

Я дернул подбородком в сторону спутников Септимуса.

— Как думаете, вы сможете разрушить эту стену?

— Надеюсь, ты шутишь, — пробормотала Кетура. — Глупейшая идея.

Я лишь отчасти шутил.

Орайя медленно подошла к воротам, пристально глядя на них. Что-то в выражении ее лица заставило меня остановиться. Я подошел к ней.

— Что? — спросил я мягко.

— Просто здесь как-то… странно.

Она подняла ладонь, прикладывая ее к воротам…

И тут раздался оглушительный скрежет, когда ворота распахнулись. Звук был отвратительный, визг и треск, как будто ворота протестовали против того, чтобы их вообще двигали спустя десятилетия или столетия.

Завесы каменной тьмы расступились, и перед нами раскинулся Лахор. Он был еще хуже, чем казался: от дороги впереди остались одни плиты битого камня, все здания были полуразвалившимися, а от окон остались одни осколки стекла.

Перед нами стоял мальчик, не старше шестнадцати лет. Он был одет в длинный фиолетовый пиджак, который плохо сидел на нем: когда-то он был прекрасен, но теперь на несколько сотен лет вышел из моды. Волны бледных светлых волос обрамляли тонкое лицо и широкие, пустые льдисто-голубые глаза. Казалось, эти глаза смотрят сквозь нас, а не на нас. А потом, когда скрежет наконец прекратился, они внезапно стали острыми, впиваясь в нас с испепеляющей остротой, а затем снова перешли в состояние спокойствия.