Мне было неспокойно. Недавнее воодушевление куда-то исчезло, уступив место тревоге. Я осознавал, что стою на пороге огромных перемен в моей жизни, даже на бытовом уровне, не говоря уже о чем-то более глобальном, и, если вчера мне все было кристально ясно, сегодня меня начали одолевать сомнения.

Завтра я уезжал в Военную Императорскую Академию. Занятия в ней начнутся только с сентября, до них еще целая неделя, но курсантам было велено прибыть в расположение академии заблаговременно, дабы занять свои комнаты и ознакомиться с бытом, порядками и уставами. Так что это была моя последняя прогулка в качестве штатского человека.

Маменька взяла меня под руку, и я не стал вырываться. Кто знает, когда я увижу ее в следующий раз…

— Поменьше драматизма, Жорж, — сказала маменька. Она любила называть меня на французский манер. Она всех любила называть на французский манер, и хотя папенька был против, ему тоже не удалось избежать этой участи. — Завтра твоя жизнь не заканчивается.

— Папенька говорит, что завтра она только начнется, — сказал я.

— Все мужчины рода Одоевских через это прошли.

— Разумеется, — сказал я. — Учеба в императорской академии — это не столько обязанность, сколько честь…

— Можешь не цитировать мне рекламные брошюры, Жорж, — сказала маменька.

— Это не они, — сказал я. — Это дедушка.

— И почему я не удивлена? — маменька всегда считала дедушку излишне прямолинейным солдафоном и была не в восторге от того времени, что мы проводили с ним вместе. Но ограничивать мое общение с ним все-таки не считала возможным.

Старый князь, будущий князь, передача опыта и преемственность поколений…

Мне еще не было даже десяти лет, но я уже владел молниями и принадлежал к древнему княжескому роду, а значит, мой жизненный путь, по крайней мере, на следующий десяток лет, был предопределен.

Империя — это довольно статичный механизм, и каждой детали в нем заранее предназначено свое место, изменить которое в большинстве случаев просто невозможно. Простолюдин не сможет стать дворянином, если, конечно, он не бастард кого-то из благородных. Дворянин не может отказаться служить в армии без последствий для всего своего рода.

У меня к этому было двоякое отношение. С одной стороны, как и все мальчики моего возраста, я хотел не просто служить в армии. Я хотел, чтобы за время моей службы случилась какая-нибудь большая война, потому что проявить доблесть и покрыть себя славой с ног до головы в мирное время практически невозможно.

Но, с другой стороны, мне было страшно что-то менять. Я привык к фамильному особняку в столице, я привык к нашему имению, к окружающим меня гувернерам и гвардейцам личной папиной охраны, я привык к тому, что мне не надо заправлять собственную постель, а если я проголодаюсь, то мне достаточно будет зайти на кухню и кликнуть кого-нибудь из поварих… Папенька говорил, что в академии все будет по-другому. Сон и еда по расписанию, большую часть времени будут занимать учеба и тренировки, а в свободное от занятий время, в эти жалкие полчаса перед сном, нужно будет изучать книги по славной военной истории или мемуары выдающихся аристократов как недавнего, так и довольно далекого прошлого. Просто потому что других книг в местной библиотеке нет.

В общем, я ждал этого дня одновременно с восторгом и ужасом.

— На самом деле, что бы там ни говорили твой дед и отец, твоя настоящая жизнь не начнется завтра, Жорж, — сказала маменька. — И разумеется, что завтра она не закончится. Ты просто вступаешь в новый ее этап. Это значит, что ты уже почти взрослый.

Ну да. Ты приходишь в академию мальчиком, а покидаешь ее не просто мужчиной, но воином, защитником империи и верным слугой императора. Это уже не от дедушки, это из рекламных брошюр.

Но, по крайней мере, маменька не содрогалась от рыданий и не заламывала рук, как, по слухам, в прошлом году это делала княгиня Воронцова, когда в академию поступал ее младший сын. Мы в своем мальчишеском кругу осуждали ее поведение, папенька с дедом тоже бурчали по этому поводу что-то неодобрительное, но маменька сохраняла молчание и воздерживалась от любых комментариев.

Несколькими годами позже я узнал, что их старший сын, Евгений Воронцов, погиб в приграничном конфликте, настолько мелком, что о нем в газетах толком не писали.

— Говорят, что скоро будет большая война, — сказал я.

— Так всегда говорят, — сказала маменька. — Когда я была в твоем возрасте, в обществе ходили точно такие же разговоры, отношения с кайзером были еще более напряженные, чем сейчас, и я всерьез опасалась, что твой отец, с которым мы уже тогда были обручены, может попасть на фронт. Но, как ты видишь, этого не произошло. Так говорили и десять лет назад, когда тебя еще не было на свете, так будут говорить и еще через десять лет, и ничего не изменится.