Гутьеррец. Следовательно, ты в сущности и свою жизнь, и жизнь товарищей поставил в зависимость от простой гипотезы?

Колумб. Да; не могу отрицать этого. Но оставляя в стороне то, что люди ежедневно подвергают свою жизнь опасности из-за каких-нибудь мелочей и пустяков, — взгляни на дело без предрассудков. Если-бы теперь ты, я и все наши товарищи не были на этом корабле, среди моря, в этом никому неизвестном и в высшей степени рискованном положении, что было-бы с нами? Чем-бы мы были заняты? Как проводили-бы время? Может быть, веселее? Или, может быть, проводили-бы его в тяжких трудах и заботах, или, наконец, скучали-бы? Что такое положение, свободное от неизвестности и опасности? Если это положение счастливое, то конечно, его можно предпочесть всякому другому; но если оно полно скуки и мелких дрязг, то всякое другое лучше его. Я не буду говорить о славе и пользе, которые нас ожидают, если наше предприятие получит желанный успех; наше плавание имеет другие преимущества, которые, по моему мнению, делают его в высшей степени выгодным для нас: оно избавляет нас от скуки, заставляет нас любить жизнь и ценить многие вещи, о которых мы прежде и не думали. Древние пишут, что несчастные любовники, бросаясь с левкадийской скалы в море и случайно спасаясь от смерти, по милости Аполлона, исцелялись от любовной страсти. Не знаю правда-ли это, но знаю хорошо, что, избежав этой опасности, они даже и без милости Аполлона в течение известнрго времени дорожили-бы жизнью, которую прежде ненавидели. По моему мнению, каждое опасное морское путешествие почти то-же, что прыжок с левкадийской скалы, даже лучше, потому что полезные следствия его продолжительнее. Обыкновенно думают, что моряки и солдаты, постоянно подвергая свою жизнь опасности, очень мало ценят ее в сравнении с людьми других профессий. А я так думаю, что по той-же самой причине никто так не ценит и не любит жизни, как моряки и солдаты. Сколько вещей, которых вообще никто не думает называть благом, становятся для них драгоценными и милыми уже только потому, что они лишены их! Ну, скажи, кто-же причисляет к благам жизни грязную землю, которая тебя поддерживает? Никто, за исключением моряков и особенно нас, у которых, вследствие неизвестности положения, нет большего желания, как увидать клочок земли; ведь с этим желанием, просыпаемся каждое утро, с ним засыпаем, и если только нам придется когда-нибудь заметить издалека вершину какой-нибудь горы или верхушку леса, мы будем вне себя от радости и довольства, а высадившись, будем прыгать, как дети, получив возможность стоять на твердой земле или идти пешком, куда вздумается, — и много дней будем счастливы.

Гутьеррец. Все это истинная правда: если твое предположение окажется справедливым, мы будем вполне счастливы, по крайней мере на несколько дней.

Колумб. Хотя, с своей стороны, я не осмеливаюсь обещать верного успеха, но надеюсь, что мы скоро будем наслаждаться им. В последние дни лот касается дна, и качество земли, которая остается на нем, кажется мне добрым знаком. К вечеру облака вокруг солнца представляются иной формы и другого цвета, нежели как были прежде. Воздух, как ты сам чувствуешь, стал нежнее и теплее. Полного и постоянного ветра уже нет, — он сделался переменчив и неустойчив, как будто имеет какое-нибудь препятствие на своем пути. А тростниковая ветвь, которая недавно проплыла мимо нас и, как мне показалось, была немного разрезана? А другая древесная веточка с красными и свежими ягодами? Наконец, хотя полеты птиц не раз меня обманывали, но они с каждым днем становятся все чаще и многочисленнее; да кроме того, в стаях появляются птицы, которые по форме нисколько не походят на морских. Словом, все эти признаки, взятые вместе, внушают мне надежду на великое и доброе будущее!

Гутьеррец. Дай Бог, чтобы она на этот раз оправдалась!

Первый Час дня и Солнце.

Первый Час. Доброго утра, ваша светлость.

Солнце. Скорее — доброй ночи...

Первый Час. Лошади готовы;

Солнце. Хорошо.

Первый Час. Утренняя звезда уже давно показалась.

Солнце. Хорошо. Ступай себе.

Первый Час. Что желает сказать этим ваша светлость?

Солнце. Желаю сказать, чтоб ты оставил меня в покое.

Первый Час. Но, ваша светлость, ночь продолжалась столько времени, что уже не в состоянии более продолжаться. Если мы замешкаемся, может произойти беспорядок...

Солнце. Пусть происходит, что угодно, — я не двинусь с места.

Первый Час. О ваша светлость, что-же это? Вы чувствуете себя дурно?

Солнце. Я чувствую только то, что не двинусь с места, а потому ты можешь отправляться, куда тебе угодно.

Первый Час. Как-же я могу идти, когда вы изволите оставаться дома? Ведь я — Первый Час дня, а дня не может быть, если ваша светлость не удостоит выйти, по обыкновению.

Солнце. Если не будет дня — будет ночь; часы ночи отбудут двойную службу, а ты и твои товарищи будете гулять. По правде сказать, мне надоело постоянно кружиться и светить каким-нибудь четырем созданьицам, живущим на таком, крохотном клочке грязи, что я, при всей моей зоркости, не могу разглядеть. Сегодня ночью я решил не беспокоиться более, и если люди желают света, пусть они зажигают свои собственные огни или поступят, как им заблагорассудится.

Первый Час. Но, ваша светлость, что-же могут сделать эти бедняки? Содержание такого громадного количества ламп и свеч, которые-бы горели в течение целого дня, потребует невероятных издержек. Другое дело, если-бы им был уже известен способ освещения газом, которым они могли-бы иллюминовать свои улицы, дома, магазины и пр. без больших расходов. Но в действительности-то пройдет по крайней мере триста лет, прежде чем они изобретут этот способ; за это время они успеют истратить весь запас масла, воска, смолы и сала, — и наконец останутся впотьмах...

Солнце. Тогда пусть охотятся за светляками, светящимися жучками...

Первый Час. Но кто-же спасет их от холода? Без помощи вашей светлости они не в силах будут согреться даже и тогда, если употребят на дрова все свои леса. Мало того, — они умрут с голода, потому что земля уже не будет давать плодов. Таким образом, в короткое время погибнет вся раса этик бедных животных: сначала они будут бродить по земле ощупью, отыскивая, где бы поесть, чем-бы согреться, а потом, когда исчезнет все, что только можно проглотить, когда потухнет последняя искра тепла, они все перемрут во мраке, замороженные, как куски горного хрусталя.

Солнце. Да мне-то что за дело до всего этого? Что я, кормилица что-ли, для рода человеческого, или повар, обязанный поставлять и приготовлять ему провизию? Очень мне нужно заботиться о какой-то горсточке невидимых простым глазом твореньиц, которые живут за целые миллионы миль от меня и не могут ни видеть, ни сладить с холодом без моего света! Наконец, если бы моя особа действительно служила, так сказать, баней или печкой этому человеческому роду, то здравый смысл требует, чтобы сами люди ходили около печки, если хотят согреться, а не печка около них Если Земле действительно необходимо мое присутствие, пусть она сама отправляется искать его: я же, с своей стороны, не стану беспокоиться, потому что нисколько не нуждаюсь в ней.