Но ее заботило не это. По крайней мере, сегодня.

Сначала Рейн-Мари читала не спеша, слово за словом, потом стала пробегать глазами строчки.

Перед ней была Энид, сначала неуверенная в себе девочка-подросток с естественными для ее возраста вопросами. Потом девушка. Потом юная невеста. Молодая мать.

Но… потом…

Рейн-Мари перевернула страницу и взялась за следующее письмо.

Сперва она нашла глазами адрес отправителя. Затем его имя.

А потом ее глаза остановились. Увидев каракули на полях.

Она чуть было не скинула листок с коленей, словно туда заползла змея.

Но то была не змея – обезьянка.

Рут стояла посреди мастерской, изучая полотно на мольберте. Не оборачиваясь, она спросила:

– Что это? Нет, постой, не говори. Зайчик? – Прежде чем Клара успела ответить, Рут наклонила голову и вскинула руку, призывая художницу к молчанию. – Нет, я поняла. Это машина. Зайчик в машине. – Она удивленно воззрилась на Клару, которая замерла в дверях, скрестив руки на груди. – Ты демонстрируешь признаки креативности, – заявила Рут. – Все это, конечно, по-прежнему говно, но хотя бы неожиданное merde.

– Если бы я вам заплатила, чтобы вы ее убили, – сказала Клара, – это потянуло бы на премию мира?

– Вряд ли. Я борюсь с жестоким диктатором и человеком, который приказал разлучить беженцев с их детьми и посадить в клетки.

– Вы шутите! – воскликнула Клара. – За Нобелевскую премию мира?

– Думаю, речь не о том, сколько хорошего сделал человек, а насколько хуже он мог бы быть.

Клара, которая знала, о ком говорит Хания, пробормотала:

– Вряд ли намного.

– Нет, постойте, – сказала Рут. – Роза считает, что это чудо-кекс. Уже тепло?

– Полагаю, – усмехнулась Хания, – это может даже пойти мне на пользу.

Клара отвернулась с улыбкой.

– Чай?

Они направились в большую, как во всех загородных домах, кухню.

– Почему вы ее терпите?

– Рут? – Клара поставила чайник и открыла жестяную коробку с масляными тартами. – Может быть, она моя премия мира. Речь не о том, насколько она хороша, а насколько хуже могла бы быть.

На самом деле Клара специально выставила для Рут ужасную мазню. Это была их дежурная шутка. Каждое утро художница работала над реальной картиной. А потом, прежде чем дать себе передышку, она водружала на мольберт другое полотно и малевала на нем что-нибудь, делая мазки и выбирая краски как бог на душу положит.

А настоящая картина стояла у стены мастерской, укрытая куском материи. Клара очень волновалась за свои работы, тем более после язвительных отзывов о последней выставке, которые чуть не уничтожили ее карьеру.

Она услышала, как открылась входная дверь; Клара до сих пор в глубине души надеялась, что однажды в дом войдет ее покойный муж Питер. Но раздался другой, хотя и знакомый, голос:

– Bonjour? Клара?

– Мы в кухне, Арман.

Он поздоровался с обеими женщинами еще раз, потом огляделся.

– А где Рут?

– В мастерской.

– Вы не возражаете? – спросил он, кивнув в сторону двери, ведущей в мастерскую.

– Ничуть.

Тем временем Рут разглядывала полотно, стоявшее у стены. Она быстро повернулась, ловко накинув кусок материи на картину.

– Тебе чего надо?

– Поговорить.

– О чем?

– О Юэне Камероне.

Наступила пауза, потом Рут произнесла:

– «Я чую кровь и наступление эры выдающихся безумцев» [99] .

– И я тоже, – сказал Арман.

Жан Ги Бовуар позвонил по первому номеру, потом нажал отбой, сделал себе заметку на память, затем набрал второй.

После нескольких вопросов он поблагодарил заведующего кафедрой математики и завершил разговор.

Сидя на стуле в подвале, где находился оперативный штаб, Бовуар задумался на минуту. Потом позвонил по третьему номеру в Британскую Колумбию, записал информацию в блокнот, поднялся по лестнице и стал ждать старшего инспектора.

В гостиной у камина он увидел Винсента Жильбера. Тот был в серых фланелевых брюках, кашемировом свитере, накрахмаленной белой рубашке с галстуком. Седые волосы аккуратно подстрижены. На носу круглые очки в роговой оправе. Жильбер сидел расслабившись, закинув ногу на ногу, читал книгу.

Настоящий профессор.

Доктор. Образ, точно подобранный группой кастинга.

Жан Ги Бовуар вернулся в подвал на прежнее место.

Рейн-Мари Гамаш некоторое время смотрела на языки пламени в камине, потом опустила глаза на свой кулак.