Святой идиот… «Как, интересно, называют святых в аду?» – задался вопросом Бовуар.

И вспомнил: в воскресной школе, где ему пришлось провести всего несколько дней, пока его не изгнали оттуда монахини, он успел усвоить, что есть понятие «грешный ангел». Эта мысль навсегда засела в голове маленького Жана Ги. В ту пору его умишко различал только две категории – хорошее и плохое, белое и черное, – и мальчишку впечатлила идея грешного ангела. Видимо, потому, что она предполагала хаос.

Может быть, они попались – и теперь заперты в ловушке не со святым идиотом, а с грешным ангелом?

И Жан Ги в мгновение полной ясности понял, почему Гамаш не стал задавать конкретные вопросы, а попросил доктора Винсента Жильбера объясниться.

Возможно, он таким образом хотел заманить грешного ангела в ловушку.

Нет, скорее, освободить его. Открыть ему путь, дать последний шанс искупления.

– Как и многое другое в моей жизни, все началось вполне невинно, – заговорил Жильбер. – Мне нужна была работа на неполную ставку, но все хорошие места оказались заняты. А ухаживать за лабораторными животными в Аллане никто не хотел. – Он замолчал, посмотрел в глаза Гамашу. – Вы были там когда-нибудь? В Мемориальном институте Аллана?

Гамаш отрицательно покачал головой, и Жильбер перевел взгляд на Бовуара, который тоже дал понять, что не был там.

– Раньше этот дом назывался Рейвенскрэг [100] – старинный каменный особняк на вершине Мон-Руаяль, построенный одним из баронов-разбойников [101] . Говорят, что там водятся привидения, и я готов в это поверить. Если их не было до Камерона, то уж после него появились точно. Ужасное место. Наверное, до сих пор таким и остается. Ужасающее. Смотрители боялись спускаться в подвал. Я там по вечерам не оставался.

Он опустил голову, словно прислушиваясь к вою животных, смешивающемуся с криками людей, пока они не сливались воедино. Они преследовали его по коридорам и за дверью. Преследовали его и в сгущающейся темноте. Преследовали повсюду. В конечном счете они загнали его в лесную чащу.

Бовуар почувствовал, как волоски на его руках становятся дыбом, и посмотрел на Гамаша, который казался абсолютно спокойным, словно подозреваемые каждый день рассказывали им истории про призраков.

– Но я взялся за эту работу, потому что платили там хорошо и я многому мог научиться. Я был стажером, а доктор Камерон – божеством. Богом. Выдающимся деятелем в области психиатрии. Он делал важную работу, жизненно важную. В то время только-только начинали понимать, как работает человеческий разум. Не мозг, а разум. Это было восхитительно.

Жан Ги сжал губы, чтобы не сказать что-нибудь лишнее. Он заметил, что рядом с ним едва заметно двигается рука Армана. Пальцы гладят кожу кресла. Потом Гамаш медленно сложил пальцы в кулак.

И Жан Ги знал почему. Чтобы остановить дрожь, которая преследовала старшего инспектора с того момента на фабрике. С того мгновения, когда все его тело подбросили, словно в левитации, попавшие в него пули.

А потом он упал.

С того дня у Гамаша на виске остался шрам. А еще – едва заметная хромота и дрожь в правой руке, которая начиналась, когда сильные чувства захлестывали его [102] . Но то не было знаком слабости; напротив, Жан Ги Бовуар понимал, что это – знак силы.

– Работа была ужасная, – продолжал Винсент Жильбер. – Но прошло совсем немного времени, и я обнаружил кое-что гораздо хуже. То, что происходило за стеной. В соседней комнате. И в комнате, которая находилась за ней. И в следующей, и дальше по коридору.

– До отвращения, – сказал Гамаш.

Жильбер коротко кивнул.

– Конечно, ходили слухи об участии Камерона в программе ЦРУ. Но мы полагали, это выдумки. А если бы и поверили, то это только добавило бы ему блеска. Разве не романтично, что Камерон помогает свободному миру в его борьбе с коммунизмом! С красной чумой. Теперь это кажется смешным, но в те времена опасность была высока. Вы должны помнить – то было время Кубинского ракетного кризиса. Мир оказался на грани ядерной войны. Все, что делалось для ее предотвращения, считалось правильным.

Он перевел взгляд с одного полицейского на другого, оценивая их реакцию. Но те смотрели на него в упор, их лица были непроницаемы.

Жильбер сделал глубокий вдох.

– По крайней мере, в этом я убеждал себя, когда понял, что Камерон и ему подобные делали с теми мужчинами и женщинами.

Он сидел, сложив на коленях руки. Потом поднял их, опустил подбородок на сплетенные пальцы. Как молящийся ребенок.

«Я обращаю к Богу речь: прошу меня во сне сберечь» [103] .

– Большинство экспериментов Камерона было связано с промывкой мозгов и лишением сна, – сказал Жильбер. – Он не давал им заснуть несколько дней подряд. Часть моей работы состояла в том, чтобы они регулярно получали еду и воду.

– Им? Они? – спросил Гамаш, и его голос своим спокойствием нагонял ужас. – Животным или людям?

– И тем и другим, – тихо ответил Жильбер. – Люди умоляли меня позволить им уснуть. Развязать их. Отпустить домой. Но я не внимал их просьбам.

«А если ночью я умру, ты душу забери к утру».