Я только головой слегка тряхнул, чтобы на торчащие из-под ткани острые соски тупо не пялиться. Ведь, как-никак, а родная сеструха она мне. Хотя, отчего-то я в этом сильно сомневался. Вот, не знаю, почему, но стойкое ощущение присутствовало, что это не так… Или, не совсем так… Однако, против документа не попрешь! А после ранения, да еще и года полной несознанки в виде овоща, какая только хрень в голову не залезет. Так что, родная сеструха она мне — и точка! И относиться я к ней буду соответственно!

А неплохой такой у меня иконостас! Ордена «Отечественной войны» обеих степеней, две «Красных звезды» и целых три медали «За отвагу»! Героическим он, видать, был бойцом, этот Мамонт Быстров! То есть я, конечно…

Вот только отчего-то я никак не мог его окончательно с собой сопоставить. Не укладывалось у меня в голове, что Мамонт Иваныч Быстров — это я и есть. Не так меня на самом деле звали… Мне даже показалось, буквально на мгновение, что когда-то я имел несколько разных имен… Но ни одно из них Мамонтом не являлось!

Наверное, весь этот раздрай в мыслях и чувствах — следствие моего давнего ранения. С головой у меня явный непорядок. Подтекает чердачок-то! Ну, ничего, живы будем — не помрем! Ведь еще час назад чистым овощем лежал. А человек, он такое пластичное существо, ко всему привыкнуть и приспособиться сможет. И я привыкну. Надо же, я — Мамонт! Но привыкать мне еще к этому имечку и привыкать!

— Ты своих бойцов через минное поле и повел, — продолжила свой рассказ Аленка, — Энергетическим щитом и от мин, и от вражеского Мага прикрыв… Ты же Силовиком был, пусть, и не очень высокого ранга. Всех живыми вывел, а сам… — Она вновь тихонько всхлипнула. — Достал тебя эсэсовец-Мозголом… За счет этого ты на мине и подорвался. Но бойцы вынесли… В госпитале долго лежал… Но все без толку… а потом я тебя забрала… С ложечки год кормила, от пролежней переворачивала… Надеялась… Но Медик сказал, что надежды никакой… Даже Магией Целительской тебя вылечить нельзя… Ну, если только Внеранговый Силовик возьмется, а таких у нас в стране по пальцам пересчитать. Повредил тебе вражеский Мозголом что-то в голове… — И она заревела уже в голос.

— Ну что ты, родная! — Я обнял рыдающую сестренку, а сам крепко задумался — нужно было переварить полученную информацию. Маги, Мозголомы, да и я сам, оказывается, какой-то Силовик. Все эти «термины» мне пока что ни о чем не говорили. — Нет худа без добра, Аленка! — Я тряхнул сестричку за плечи. — Если бы не эти урки — кто знает, очнулся бы я вообще?

— Угу! — глухо прогундосила девчушка, продолжая реветь, уткнувшись в мое в плечо.

— Давай уже, прекращай мне тут сырость разводить? — шутливо прикрикнул я на нее. — И без сопливых скользко! — Без всякой задней мысли выдал я.

А ведь в этой маленькой комнатёшке, а особенно в моем чуланчике под лестницей, было действительно скользко, но только не от пролитых слез или соплей, а кой от чего другого.

— А с родителями нашими что случилось? — спросил я. — Ведь не сиротами же мы росли?

— Папку в первые месяцы войны под Москвой убили, а мамка… — Её плечи вновь затряслись. — Мамка от сердечного приступа умерла, когда на тебя похоронка пришла… Перепутали там сначала чего-то…

— Ох ё… — Я тяжело вздохнул, и еще сильнее прижал девушку к себе. — Клятая война!

— Сколько же еще нам всем еще страдать? А, Мамошка? — Она отняла голову от плеча и взглянула в мои глаза. — Вроде, и война уже кончилась… А всем бедам до сих пор конца края не видно! Голодно, холодно и от бандитов совсем житья не стало! — продолжила она изливать мне душу. — По вечерам постоянно кого-то грабят и убивают. Три месяца назад Пал Палыч — Светкин отчим, ты его, наверное, тоже не помнишь, получил в конторе Наркомстроя восемь тыщ рублей за строительство. Так бандиты как-то прознали и подкараулили его. И ладно бы просто убили, так они еще и разделали его, как свиную тушу! А его отрезанную голову нашли потом в роще… А давеча Ритка с подругой возвращалась из института в полвосьмого вечера. Вроде, и не поздно еще, хоть и темно, но Ритку ограбили, а подружку её утащили на горку и там раздели, а потом… потом… надругались толпой, прямо, как эти надо мной хотели… — Слезы вновь хлынули из её глаз. — Мне страшно, Мамоша! Страшно жить! Страшно возвращаться поздно с работы… Страшно теперь даже двери соседям открывать… Ведь эти… — Она бросила беглый взгляд на мертвые тела — вроде, как соли только попросить зашли… А потом… потом… А ведь у нас и взять-то особо нечего!

«А молодое и сладкое девичье тело? Чем не трофей для подобных отморозков? Ведь это и не люди вовсе, а какие-то твари в человеческом обличье! — подумалось мне, но вслух я этого не сказал. — А мои ордена и медали? Тоже ведь определенную ценность на черном рынке имеют».

— И, если бы только у нас такое было, — не останавливалась Аленка, видимо, сильно у нее накипело. — А так ведь по всей стране! Вон, Семен Проскурин недавно письмо от родни из деревни получил, помнишь, мы каждое лето туда отдыхать раньше ездили? А там… Бандиты, пишет, застрелили Пашку Данилова с женой и ограбили подчистую! И такое каждую ночь! Приходится им бросать жильё и всем народом ночевать в одном доме. Так хоть есть какой-то шанс отбиться. А у Павло Стыщенко забрали всё: раздели до исподнего и сильно били. Чудом жив остался. А у Петро Сидорова убили Саньку и Евдокию. Стрельба шла три часа, а остальные боялись, что и до них доберутся и убьют. Грабят в деревне по два-три дома за ночь…

— Настолько плохи наши дела, сестренка? — не ожидая ответа, риторически спросил я. А чего ждать — и так все понятно. — И за что только мы жизни свои на фронте не щадили? Уж не за такое будущее — точно! — Во мне вновь постепенно разгоралась лютая злоба ко всем бандитам, ворам и убийцам.

Однако, в моей памяти вновь проявились те странные знания, которыми я, ну, никак не мог обладать. Но, тем не менее, я точно знал, что с окончанием Великой Отечественной преступность в Советском Союзе побила все мыслимые и немыслимые рекорды. Несмотря на твердую руку товарища Сталина, простых советских граждан несколько лет кряду терроризировали хулиганы, грабители и убийцы, совсем «потерявшие берега».